– А че ж не суметь? – Люська подмигнула Тартищеву. – Сумею! Если попросишь... – и окинула его далеко не целомудренным взглядом.
– Попрошу, – Тартищев смерил ее ответным, но холодным взглядом, отчего улыбка вмиг исчезла с лица певички, и повторил: – Еще как попрошу, и только посмей забыть о своих словах!
Не попрощавшись, он вышел вслед за Фокой в коридор и чуть не столкнулся с Вавиловым.
– Что случилось, Федор Михайлович? – спросил Иван возбужденно и вытер красное от быстрого подъема по лестнице лицо носовым платком. – Мы с Алешкой как раз на 2-й Конюшенной работали, когда Гвоздев за нами из управления прискакал. Я Алешку с Колупаем и Олябьевым оставил, а сам сюда. Узнать, что к чему!
– О, черт! – Тартищев схватил его за рукав. – Любка?
– Ну да! – с недоумением посмотрел на него Вавилов. – Мы там второй час уже пашем. Кто-то Гусариху порешил! Сначала по голове приветил, а потом уже придушил!
– Кто сообщил в полицию?
– Да компаньонка ее, Ленка Веселова! Любка в магазин не явилась! Та забеспокоилась! У них товар поступил, рассчитываться надо. Она к ней домой поехала, деньги забрать. А на квартире Любка – вся синяя, а финажек и след простыл! А Любку, Олябьев определил, где-то за час до нашего приезда убили. Когда подъехали, у нее еще лицо и руки теплые были.
– Думаешь, грабеж? – справился Тартищев.
– Не иначе, – махнул рукой Вавилов. – Хорошо ломанули Гусариху! Видно, прознали, что выручку дома хранит!
– Прознали, говоришь? – усмехнулся Тартищев. – А не хочешь ли
Глава 21
– Подведем печальный итог! – Тартищев почесал вставочкой с пером за ухом. – Прошло две недели, а на счету у этого мерзавца уже одиннадцать трупов, если не считать Муромцевой. А вместе с ней все двенадцать. И это при том, что ему не удалось спровадить под кресты еще двоих, Наталью Казанкину и Сергея Зараева. Было бы и вовсе четырнадцать. Добавим, что Ушаков на грани помешательства, а Журайский и Теофилов – в большой степени тоже жертвы преступника – в остроге...
Федор Михайлович окинул взглядом Полякова и Вавилова и перевел его на Корнеева. Тот взирал на него с совершенно безмятежным видом, словно жуткие по сути арифметические выкладки начальства не произвели на него совершенно никакого впечатления.
– Что мы имеем на сегодняшний момент? – Тартищев отвел взгляд, подвинул к себе картонную папку и вынул из нее лист бумаги. Пробежал его глазами и вновь вернул в папку. Теперь его взгляд стал жестче, а интонации суровее: – А имеем мы, господа агенты, хрен да маленько, потому как такое понятие, как сроки проведения первичного дознания, почему-то перестало вас волновать, а кое-кого, – и он строго посмотрел на Корнеева, – и в дрему вгоняет. Убийца играет с нами в кошки-мышки. Все эти трюки с подставами и переодеваниями у меня уже вот где сидят! – похлопал он себя по загривку. – А вам и горя мало! – И без всякого перехода обратился к Алексею: – Давай, что там у тебя с Соболевой? Удалось найти общий язык?
– Кажется, да! Поначалу она дичилась, мялась, запиналась. А потом разговорились, и просидели мы с ней до двух часов ночи...
Тартищев хмыкнул. Алексей замолчал и вопросительно посмотрел на начальника. Но тот махнул рукой, дескать, продолжай.
– О Полине Аркадьевне она может говорить часами. Вероника видела ее во всех спектаклях без исключения, которые та сыграла в Североеланске и сегодняшним летом на гастролях. Причем, Федор Михайлович, некоторые места она
– Не отвлекайся! – прервал его Тартищев. – Сейчас нас не ее таланты интересуют, а то, что она хотела рассказать новенького касаемо смерти Муромцевой.
– Она сказала мне, что очень много думала по этому поводу. Вначале решила, что Полина Аркадьевна и впрямь отравилась из-за Булавина. Но после видела, как он сильно переживал смерть Муромцевой, буквально почернел от горя, и простила его. Даже позволила ему позаботиться о брате. Но сама от помощи решительно отказалась, так же как от его участия в своей судьбе. Булавин несколько раз бывал в гостинице, где живет Вероника, пытался поговорить с ней, но она всякий раз отвечала ему отказом. Одним словом, очень странная девушка, – улыбнулся Алексей, – совершенно не понимает, что без влиятельной поддержки ничего в театре не добьется. Все эти мымры, которые смеют называть себя актрисами, в подметки ей не годятся, и потому путь на сцену ей заказан. Подобный талант и красоту, да еще в одном лице, женщины не прощают.
– Эка тебя повело! – покачал головой Тартищев. – Прямо тебе критик. Белинский! Неистовый Виссарион! Кажется, так его прозвали?
– Понятия не имею, кто такой Белинский! – пожал плечами Алексей. – Но я видел лицо этой девушки, когда она читала монолог Луизы Миллер, и подумал, что такая актриса составила бы честь даже столичному театру. – Он с вызовом посмотрел на Тартищева. – Я уверен теперь, что Полина Аркадьевна ни по какому случаю не могла принять яд добровольно. Тем более из-за Булавина. Да, он был у нее незадолго до ее смерти. Они долго и бурно выясняли отношения. Полина Аркадьевна даже плакала, хотя это было для нее большой редкостью... Но Вероника подтвердила, что она простила Савву Андреевича. Тот сделал ей предложение выйти за него замуж, потому что Васса, его жена, соизволила согласиться на развод. Но Муромцева не приняла это предложение. И вот почему. – Алексей заглянул в лежащие перед ним на столе бумаге. – Вероника пояснила буквально следующее: «Полина Аркадьевна пришла в спальню, села ко мне на кровать и принялась плакать. Я напоила ее бромом и валерианой. И она кое-как успокоилась. А потом объяснила причину своих слез. Она целых пять лет ждала предложения от Саввы Андреевича. Переживала, волновалась, надеялась... И будь оно сделано до его романа с Катенькой Луневской, она бы приняла это предложение с радостью и счастлива была бы безмерно. Но за эти пять месяцев, что прошли после их разрыва, она многое передумала и посмотрела на свое замужество с другой стороны. Савва Андреевич старше ее на двенадцать лет. Значит, скорее угаснет его душа, а тело запросит покоя. У него и раньше не все ладилось со здоровьем, а последние события повлияли на него в худшую сторону. Он обрюзг, потяжелел и уже не скрывает это, а даже жалуется на одышку. В их союзе уже не будет той безоблачности и беззаботности, что царила между ними прежде.
Во-первых, она всегда будет помнить о его предательстве, во-вторых, пройдет два-три года, от силы еще пять-шесть лет, и ему уже не под силу станет выполнять супружеские обязанности. Ему захочется мира, тишины... Это сейчас он избегает встреч с дочерью, жестоко поскандалил с женой, надерзил старухе- матери, которая приехала из Москвы, чтобы его урезонить. Но это упрямство, а не характер. Сильнейшее желание настоять на своем. Каприз влюбленного человека. Но придет время, когда он пожалеет о подобных потерях: ссоре с единственной и любимой дочерью, невозможностью видеть внуков, раскается в разрыве с женой, с которой прожита целая жизнь. И весь погрузится в воспоминания, в которых не будет места ей, Полине...
А вдруг он потребует, чтобы она оставила сцену? Нет, не нужно этих унижений ни для него, ни для нее! Конечно, для женщины дороже всего узаконенная связь. Но чтобы мужчина любил, не уставая, с готовностью жертвы, с полной самоотдачей, мучительно и напряженно, с истинной страстью, не стоит давать ему над собой даже малейших прав. Надо постоянно пугать его возможностью охлаждения и разрыва. Поэтому она решила оставить все, как есть, и не претендовать на роль жены».
К тому же Вероника вспоминает, что Полина Аркадьевна при этом расхохоталась, она боялась, что в
