замужестве, не в пример Perdrix, обязательно растолстеет. «Представляешь, – сказала она Веронике, – меня будут звать Dindе?[12] Нет, все, что угодно, но только не замужество и не Dindе!» – Алексей поднял взгляд от бумаг. – Но, я считаю, была еще одна причина, по которой Полина Аркадьевна отказала Булавину. У нее появилась цель в жизни. И она стала для нее определяющей. У нее была возможность выбирать. Любовь или театр. Спокойная семейная жизнь или эта мясорубка, где, не задумываясь, тебя перемелют в фарш. Она выбрала театр, потому что он нужен был Веронике. Но Вероника тоже нужна театру. И если мы ей не поможем, Федор Михайлович...
– Прекрати, – рассердился Тартищев, – все это пустые эмоции! Чем мы ей сможем помочь, если она от помощи Булавина отказалась? А у него и деньги, и связи, и определенный вес имеется в театральном мире. Да его одного слова хватило бы, чтобы твоей Веронике дебют дали, хоть в Омске, хоть в Томске, хоть в Североеланске. Она же нет, гонор свой решила показать, так пусть тогда сидит и локти кусает!
– Вы бы видели, в каких условиях она живет!
– Сама виновата, – не сдавался Тартищев, – я точно знаю, Савва Андреевич хотел оставить за ней квартиру Муромцевой, но она не согласилась по той причине, что у нее слишком маленькое жалованье, чтобы такие хоромы содержать. Но ведь ей и не требовалось их содержать.
– Полина Аркадьевна никогда не была содержанкой Булавина, почему ж Вероника должна ею быть? – не сдавал позиций Алексей.
– Муромцева была его любовницей. Ей по статусу положено было стать его содержанкой, но она была сильной и гордой женщиной и не терпела ничьей власти над собой, – подал голос Вавилов.
– Вероника тоже гордая и сильная девушка, тем более она не любовница Булавина, поэтому считает унизительным жить за чужой, тем более его, счет, – продолжал гнуть свое Алексей.
Тартищев хлопнул ладонью по крышке стола, прекращая спор:
– Все, хватит! Меня в данный момент больше интересует, что твоя Вероника сказала по поводу смерти Муромцевой. Какие-то новые обстоятельства вспомнила?
– Да! Она рассказала, что днем, накануне своей смерти, Полина Аркадьевна сильно маялась зубами. Кое-как провела репетицию и уехала домой. А по дороге, в экипаже, вспомнила, что забыла в гримерной зубные капли. Кто-то ей принес их уже перед отъездом. И Муромцева велела горничной вернуться и забрать пакет, который она оставила на туалетном столике. Та ее приказ выполнила. Привезла пакет домой. Муромцева была уже в спальне. Горничная передала ей капли, Муромцева закрыла за ней дверь на ключ. Горничная спустилась вниз в столовую, где они с Вероникой и Павликом, братом Вероники, благополучно отужинали. Полина Аркадьевна к ужину не спустилась. Домашние не стали ее беспокоить, подумали, что капли помогли и она заснула, намучившись от боли. Теперь мы знаем почти определенно, что она к тому времени была уже мертва. Но подобный поворот событий объясняет, почему она приняла эти капли без очевидного принуждения.
– Ну, что же, теперь есть подтверждение тому, что «капли» ей подсунул кто-то из театра. Репетиция была рядовая, посторонних за кулисами не наблюдалось. И та лошадиная доза, что она приняла, вполне объяснима. Вероятно, она решила прополоскать рот. Одно успокаивает, что она почти не мучилась. – Тартищев быстро перекрестился. И, наморщив лоб, обвел агентов взглядом. – А театральное начальство никак не хочет признавать, что подобная падаль затесалась в их ряды. Дескать, нужны побудительные причины, а в труппе одни лишь ангелы небесные, у них даже в мыслях не бывает гадость какую сотворить! Так что нам именно побудительные причины требуется раскопать, и непременно за три дня! Именно такой срок нам отпустили вице-губернатор и полицмейстер.
Тартищев вышел из-за стола и, заложив руки за спину, остановился напротив Ивана.
– Докладывай, что удалось разузнать по театру?
– Все то же, – вздохнул Вавилов, – мелкие дрязги, сплетни, сведение счетов. Словом, одни – непризнанные гении, другие – губители таланта, подлецы и бездельники. Точно пауки в банке! Плюнуть некуда! Со стороны посмотришь: красота, фейерверк, платья, костюмы, музыка гремит... А за кулисами – сущая помойка! Друг другу горло готовы перекусить! – Он посмотрел на Алексея. – Не могу я понять Веронику. Что ей в этой сцене? Загнется еще до того, как на нее взойдет! А взойдет, так еще неизвестно, какое место займет. Место Полины Аркадьевны было на троне и никем пока не занято, хотя самозванок много находилось, но на первой же ступеньке споткнулись!
Тартищев вернулся на свое место и рассмеялся.
– Что ты так расходился? Допекли тебя актеры? Или все ж актриски?!
– И те и другие! – пробурчал Иван. – Среди них такие типы попадаются, с первого взгляда видно, по ком арестантские роты скучают. Жулик на жулике. У меня крестик висел на шее, золотой. Сняли, не заметил когда. Потом принесли, да еще смеются, что полицейского агента провели. У нас так карманники не работают. Разве кто из них посмеет к агенту сыскной полиции подойти? А здесь никакого уважения. Чудилы, одним словом!
– Ладно, не ворчи! – усмехнулся Тартищев. – Вернули же крестик? Вернули. У них такие развлечения в порядке вещей. – И приказал: – Ты дело говори! Удалось ли с кем более обстоятельно поговорить?
– В этой части мне повезло, – расплылся в довольной улыбке Иван. – Прямо счастье мне подвалило встретиться со старым актером Родионом Шапаревым – самым близким другом Полины Аркадьевны. Они с ней еще в Самаре познакомились, то есть около пятнадцати лет назад. Он из немногих, с кем она была на «ты», и тайнами делилась, и совета просила, будто у подруги. Одним словом, был он у Муромцевой эдаким поверенным в ее делах. Так вот, он рассказал мне, как в один из первых спектаклей с участием Муромцевой в нашем театре, на который приехал сам губернатор со своей свитой, ей та-акое «развлечение» устроили! Полина Аркадьевна играла Дездемону. Был огромный успех. А эти негодяи подпилили доски с расчетом на скандал. Как только Отелло стал ее душить, она почувствовала, что кровать под ней проваливается...
– Ну, подлецы! – покачал головой Тартищев. – Как же ей удалось удержаться?
– Уперлась затылком и носками в края досок. Хорошо, что рост у нее был выше среднего, иначе упала бы на пол. Вы только подумайте, женщина, а какое самообладание! Правда, потом с ней случилась истерика, и она поначалу даже не вышла к зрителям.
– И что ж, узнали, чьи это проделки с кроватью?
– А все делалось почти в открытую! Шапарев говорит, что никто из актеров даже не подошел к Полине Аркадьевне после спектакля. Все исходили завистью и обидой. Отелло, которого играл как раз Сергей Зараев, сидел в своей уборной и пил коньяк. Каневская грозилась выцарапать Турумину глаза и пила бром. А тот, по словам Родиона Никитовича, хотя и старался не попадаться ей на глаза, но совсем не спешил ее утешать. Видимо, понял, что нашел золотую жилу, и ему было плевать на истерики Раисы Ивановны. А чуть позже Зараев-старший закатил сыну сцену по поводу подпиленных досок. Отец был в долгу как в шелку у Булавина. Сергей тоже был должен ему порядочную сумму... И Зараев испугался, что Булавин не приедет на бенефис сына после этого «провального» случая. И это могло оказаться более серьезным провалом, тем более что Сергея в ближайшем будущем метили в премьеры.
Геннадий Васильевич, говорят, орал на него, как на дешевую шлюху, а Сергей оправдывался: «Все это так... Но что мне делать с Раисой Ивановной?» Зараев чуть ли не ногами топал в ответ: «А начхать мне на твою Раису Ивановну! Скажите, пожалуйста... Раиса Ивановна! Это она тебе поднесла персидский ковер? Это она подарила тебе серебряный сервиз? Не Булавин разве? Если мне с ним поссориться, то пиши пропало! Закрывай лавочку! Сам знаешь, какие убытки мы понесли в прошлый сезон! И не дай бог, если Савва Андреевич узнает о вашей проделке с кроваткой...» – «Странное дело! Я то здесь при чем? – удивлялся и разводил руками Сергей. – Это ж бабьи интриги!» – «То-то бабьи... Все вы – бабы, как дело дойдет до чужого успеха!» – вздыхал Зараев. «Надеюсь,
«Черт знает, что такое! – Сергей был крайне подавлен подобным заявлением. – И угораздило их перед моим бенефисом такую кашу заварить! Полина мне руки вчера не подала, когда вызывали после спектакля!» – «И поделом, – еще больше сердился отец. – Не связывайся с бабами! Не пляши под их дудку!» – «Выходит, она уже принята в труппу? Дело решенное?» – «И подписанное, голубь мой! С публикой не поспоришь...» – Вавилов прихлопнул ладонью лежащие перед ним бумаги, словно сам только что подписал распоряжение о зачислении Полины Аркадьевны Муромцевой в труппу Североеланского театра, и с торжеством в голосе
