изготовлении фальшивых денег. У него талант был к рисованию. Любую окружность мог изобразить безо всякого циркуля. Его нарочно проверяли, на спор. Ни разу даже малейшей погрешности не допустил. А что кружочки вместо точек ставил, так этот форс, говорят, у него еще с гимназии пошел, дескать, знайте, каков я умелец! А погорел на ерунде. Видимо, когда формы для отливки монет готовили, не учли, что скипетр и державу в лапах орла в зеркальном отражении изобразить надо. Всего с десяток монет и отлили и тут же попались в руки жандармов. Говорят, один из приятелей Евгения долг вернул пунктовому унтер-офицеру,[51] а тот сразу углядел, что символы власти местами поменялись. Поначалу подумал, что это ему с пьяных глаз померещилось, а наутро глаза протер и рапорт по полной форме накатал. Так и загремел наш Евгений за бугры жигана гонять!
– Таким образом, Михаил Корнеич, вы имеете в виду Евгения, сына коммерческого советника Фаддея Карнаухова, которому принадлежала пароходная компания «Восход», отошедшая после вашему батюшке Корнею Варсонофьевичу Кретову? – уточнил Иван, по-прежнему не сводивший пристального взгляда с Михаила.
– Да, – посмотрел на него с недоумением Михаил, очевидно, не понимая его интереса, – сам Евгений к купеческим делам особого пристрастия не имел. С отцом у него постоянные ссоры да раздоры были из-за этого. Вопреки отцовской воле он выучился в Томске на хирурга и после служил в Североеланске, кажется, в артиллерийском полку. Отец его в то время крепко пил, но разорился уже после того, как Евгения на каторгу сослали. Потом, наверное, знаете, какой прискорбный случай с ним произошел...
– А дом, в котором сейчас ваш брат живет, случайно не семье Карнауховых принадлежал? – перебил его Алексей, вспомнив вдруг про армейские вымпелы над камином.
– Я вам больше скажу, – Михаил продолжал вертеть бумажку в руках. – Этот дом изначально принадлежал моему деду, но отошел в приданое моей тетке, сестре отца Полине, когда она выходила замуж, представьте за кого? Как раз за Фаддея Карнаухова. Но она очень рано умерла, кажется от чахотки. Евгению было тогда года два или три, и его воспитывала мачеха, которую он почитал как родную мать. Кретовы и Карнауховы никогда не роднились, потому что мой отец всегда считал, что Фаддей виноват в смерти его сестры. Старший Карнаухов прежде был большой гулена и нередко поколачивал тетку. Я думаю, отец разорил его только по этой причине, чтобы отомстить за сестру. Тогда пароходная компания была ему совершенно ни к чему. Это сейчас мы с Никодимом дела на юге развер... – Он вдруг осекся и посмотрел на бумажку. – Шестнадцать! А завтра ведь шестнадцатое сентября. – И удивленно посмотрел на Ивана. – Вы что-то понимаете, Иван Александрович?
– Пока нет, – пожал тот плечами и предложил: – Давайте-ка лучше чайку выпьем, а потом уже и за загадки примемся. – И поднялся на ноги. – Может, стоит сходить и пригласить Марфу Сергеевну?
– Оставьте ее, – покачал головой Михаил. – Она сейчас плачет. Ох я негодяй! – произнес он удрученно и скривился в болезненной гримасе. – И зачем я только этот разговор затеял? Теперь она неделю на меня сердиться будет. – Он поднялся из кресла. – И вправду попробую за ней сходить. Повинюсь, может, простит...
Но Маша остановила его:
– У меня это лучше получится! Пойду пошепчусь с Марфушей. – Она слегка улыбнулась, обвела всех взглядом и вышла из гостиной.
Глава 42
Федька разнес гостям чай, за отсутствием хозяйки разрезал торт на части и вновь вернулся в свой угол.
– Михаил Корнеевич, думаю, пора простить вашего приятеля, по-моему, он заслужил право выпить с нами чашечку чая, – неожиданно предложил Иван и передал Федору свою чашку. – Возьми-ка, любезный, я сладкого не ем.
Федька протянул руку, принимая у него чашку, и вдруг уронил ее на пол, пролив содержимое.
– Ай-я-яй! – всплеснул руками Иван. – Это что ж такое? – И, подняв свою чашку, отставил ее в сторону. Федька тем временем взял со стола чистую чашку, открыл кран самовара и наполнил ее кипятком, добавив заварку из заварного чайничка.
Но Иван неожиданно накрыл его чашку ладонью.
– Постой-ка, любезный! Кажется, ты забыл еще об одной процедуре?
Федор, побледнев, молча взирал на него. На широком лбу выступили крупные капли пота, кончик курносого носа побелел, а глаза уставились на Ивана с несомненным ужасом.
– Так тебе помочь или сам вспомнишь? – продолжал допытываться Иван. Не дождавшись ответа, он залез во внутренний карман сюртука Драпова и достал из него плоскую бутылочку. – По-моему, ты забыл капнуть кое-что отсюда? – И, положив ее на ладонь, подал Федору. – Возьми и налей в свою чашку из этого сосуда то, что ты успел плеснуть нам в чай.
Федор, схватившись за горло и побагровев лицом, опустился на стул.
– Егор Лукич, – приказал Иван уряднику, – постой-ка рядом с ним, пока я объясню обществу, в чем тут дело. – Он подошел и встал рядом с Михаилом. – Смотрите, господа! Перед вами бутылочка! И в ней содержится нечто, что очень не хочет испробовать сей господин. – И он вновь обратился к Драпову: – Или объяснишь, наконец, что в ней находится?
– Я ничего не знаю! Брешешь ты все! Подсунул мне банку, легаш вонючий! – взвился на дыбы Драпов и смачно выругался.
– Что я легаш, не возражаю, – спокойно произнес Иван. – Но зачем тогда, падаль такая, взял и вылил чай на ковер?
– Это случайно получилось! – выкрикнул Федор.
– Хорошо, давай повторим опыт. Я наливаю из бутылочки в твою чашку, и ты выпиваешь...
– Ничего я не буду пить! – завизжал Федор и бросился в ноги к Михаилу, угрюмо взиравшему на него из своего кресла. – Мишенька! Это поклеп! Чистейшей воды поклеп!
– Я тебе не Мишенька, а ваше степенство! – произнес жестко Михаил и оттолкнул его ногой. – Пшел вон, скотина!
Иван подскочил к Федору, ухватил того за шиворот и поднес бутылочку к его губам.
– Давай, глотни при всех!
Драпов отчаянно замахал руками и выбил бутылочку из рук Ивана. Она упала на пол, и ее содержимое тоже вылилось на ковер. Федор взгромоздился на стул и затравленно огляделся по сторонам.
Иван брезгливо отряхнул руки, словно коснулся чего-то непотребного. Потянулся к карману сюртука и извлек точно такую же бутылочку, как и первая.
– Думаешь, мразь такая, я б оставил яд в твоих поганых руках? – произнес он и поболтал бутылочкой у Драпова перед глазами. – Говори, кто тебе ее передал и по какой причине хотели нас отравить?
– Я правда ничего не знаю! – заерзал на стуле и заблажил не своим голосом Федор. – Я ее первый раз в жизни вижу!
– Хорошо, я это принимаю. Со старцем на Базарной площади ты не встречался, и он тебе ничего не передавал. Но тогда вспомни другое... – Он вдруг изогнулся в поклоне, голова его затряслась, а глаза сошлись к переносице. Вытянув вперед дрожащую руку, он прогнусавил дребезжащим тенорком: – Угостите, господин хороший, героя Плевны. Умираю, трубы горят! – И, заметив, как ужас расплывается по лицу Федора, усмехнулся: – Узнал, мерзавец?
Тот, побелев, медленно сполз со стула и вперил взгляд в одну точку. Рот у него приоткрылся, а из уголка губ стекла густая струйка слюны.
– Ты мне арапа не заправляй! – усмехнулся Иван и приказал Егору: – Держи его крепче!
Урядник навалился на Федьку, а Иван зажал ему нос и, когда тот открыл рот, чтобы вдохнуть воздуха, влил в него содержимое бутылочки и зажал челюсти рукой. Федька бился в их руках. Из глаз его бежали слезы. Он хрипел и сучил ногами по ковру.
Алексей бросил быстрый взгляд на хозяина и Владимира Константиновича. Михаил наблюдал за возней с Федькой, сжав зубы с такой силой, что на скулах выступили белые пятна. Учитель же опустил взгляд в стол, и уши его пылали багровым цветом.
– Ну вот, – Иван с самым довольным видом отошел от Драпова. – Сглотнул ты яд, милейший мой, и жизни тебе осталось не больше двух часов. – Он повернулся к Михаилу и подал ему бутылочку. – Только что в ней находился спиртовой настой аманиты виросы, то есть белой поганки, смертельно ядовитого гриба, как
