тех, кто скрывался за сим коммерческим словом, знал…
— Но есть один нюанс с этим миллионом долларов…— Луис Хорш, похоже, подыскивал нужные слова,
— Я вас внимательно слушаю, — насторожился Рерих.
— Вы эти деньги получите в Париже, во французском отделении банка «Американский экспресс». Оно находится на Рю-Эжен-Скриб.
— К чему такие осложнения? — раздраженно передернул плечами художник.
— Не я решаю, Николай Константинович. Думаю, учитывается то обстоятельство, что путешествие отсюда в Европу с такой суммой наличными — дело более чем опасное. Кроме того… Меня просили вам передать: эти деньги вы получите после встречи с советским послом в Германии Николаем Крестинским. Я информирован только в общих чертах. Но вроде бы вы сами ходатайствовали о такой встрече?
Рерих промолчал, подумав: «Значит, им от меня еще что-то нужно, помимо „Тибета-XIV“.
Но противоречить, тем более здесь, в Америке, Хоршу, который наверняка лишь послушный винтик в огромной машине и действительно ничего не решает, вернее, решает на своем уровне, в определенных ему рамках, — бессмысленно.
«Деньги дают ОТТУДА, и я могу только или принять их условия, или не принять», — думал Николай Константинович, рассеянно рассматривая карту Соединенных Штатов Америки, висевшую на стене; на ней серебряными пунктирными линиями были обозначены маршруты выставок его картин по великой стране — приватная беседа происходила в одном из залов нью-йоркского музея его имени; час был поздний, и никого, кроме русского живописца-эмигранта и господина Хорша, в просторном помещении, вместившем в себя некую холодноватую неуютность, не было.
— Хорошо, Луис, — нарушил затянувшееся молчание Рерих. — Будем считать, что с этим вопросом покончили. И перейдем к текущим делам.
— С чего начнем, Николай Константинович?
— Расскажите мне, пожалуйста, как обстоят дела в нашей ложе «Орден Будды Всепобеждающего».
— Один момент, учитель!.. — Буддист, порывшись в своем вместительном портфеле на двух замках, извлек из него черную кожаную папку:
В начале декабря 1924 года Николай Константинович Рерих появился в Берлине. Он действовал согласно полученным от своего научного секретаря Шибаева инструкциям. Первым пунктом в них значилось: остановиться в отеле «Аделон».
Отель оказался помпезно-роскошным, был расположен в центре германской столицы, рядом с Бранденбургскими воротами, величественные контуры которых, тонувшие в туманных сумерках ненастного декабрьского вечера, живописец увидел из окна своего до уныния огромного номера; два других окна выходили на арку Шлюттера, за которой, чуть справа, сумрачно и торжественно вздымался огромный купол Рейхстага. Рядом была главная улица Берлина Унтер-ден-Линден, смыкающаяся возле отеля «Аделон» с Паризен-плац.
В этом огромном городе Николай Константинович бывал не раз, и всегда он угнетал его, повергал в мрачное состояние духа. Почему? Раньше он как-то не задумывался об этом. Часы показывали без десяти минут восемь вечера по берлинскому времени.
«Скоро…— думал художник, блуждая по комнатам своих апартаментов. — Да, Берлин явно не для меня. Все здесь огромно, фундаментально, серо… Давит. И как я ни приеду — низкое серое небо, или дождь, или снег, или туман, как сейчас. Нет, нет! Мне нужен простор, горная дорога вдоль бурного потока в грохоте и пене. А впереди… Далеко впереди — горные вершины в белых шапках под ослепительно-синим небосводом…»
Так он старался думать, отгоняя прочь мысли, которые в последние дни не давали ему покоя: «Зачем я им нужен именно сейчас? Здесь, в Европе? И почему в германском посольстве, а не в каком-нибудь другом?..»
Телефон зазвонил ровно в восемь.
— Слушаю.
— Добрый вечер, Николай Константинович, — голос Шибаева был сух и деловит. — Я внизу, в вестибюле. Жду вас.
— Может быть, Владимир Анатольевич, вы подниметесь ко мне?
— Убедительно прошу вас спуститься.
Они молча, пожав друг другу руки, вышли из отеля и неторопливо зашагали по Унтер-ден-Линден. Здесь уже начиналась вечерняя жизнь: ярко освещенные витрины магазинов, кафе, ресторанов, густая праздничная толпа на тротуарах.
Рерих заметил, что его научный секретарь несколько раз осторожно оглянулся.
— Я, Николай Константинович, не успел вас предупредить, простите…— тихо заговорил Шибаев. — Не мог к вам подняться по простой причине. В вашем номере установлена подслушивающая аппаратура. Как, впрочем, и в других номерах.
— Но почему?..
— Извините, Николай Константинович. У нас очень мало времени. На следующем перекрестке мы расстанемся. Объясняю в двух словах. В «Аделоне» арендует несколько номеров, почти полэтажа, германская контрразведка, большинство персонала — осведомители…
— Так какого же черта, — не выдержал Рерих, — меня поселили в этом отеле?
— В целях безопасности. Мы тоже там, — Горбун хихикнул, — и вокруг незримо присутствуем. Вас охраняют. И упаси бог, в случае чего… Вы понимаете. Кроме того, отель «Аделон» очень удобен.
— В каком смысле?
— Удобен своим местонахождением. Самый центр Берлина, все рядом. Например, ваша гостиница буквально стена к стене примыкает к британскому посольству. Другие иностранные представительства рядом. Да и наше — в двух шагах. Не забыли?
— Не забыл, — раздраженно сказал художник. — Унтер-ден-Линден, шестьдесят три.
— Прекрасно! У вас, Николай Константинович, великолепная память. Я давно это отметил. Итак… Завтра в двенадцать часов дня вас ждут в нашем посольстве. Единственная просьба: будете неторопливо идти к нам — осторожно понаблюдайте, нет ли за вами хвоста. Вас здесь никто не должен обнаружить: ни немцы, ни японцы, ни англичане. Особенно англичане. Всяческих удач вам!
Владимир Анатольевич, не попрощавшись, резко повернулся, быстро зашагал прочь, и через мгновение его горб исчез в толпе прохожих.
И все-таки на следующий день, отправляясь из отеля «Аделон» в советское посольство, он не мог преодолеть себя: неторопливо не получалось — ноги несли сами. Правда, Николай Константинович несколько раз смотрел назад через плечо, озирался по сторонам — положительно никто его не сопровождал, к тому же улица в этот полуденный час была пустынна.
Тем не менее, он почти вбежал по парадным ступеням подъезда, над которым нависал балкон, конечно же, серый, мрачный, с кариатидами, и величественный швейцар еле успел распахнуть перед ним дверь.
— Добрый день, товарищ Рерих! — встретил его в просторном вестибюле с мраморными колоннами холодно-вежливый молодой человек в строгом черном костюме, в белоснежной рубашке, при галстуке. — Прошу следовать за мной!
Через несколько минут он входил в просторный кабинет аскетического вида: большой письменный стол с несколькими телефонными аппаратами, два столика поменьше по углам комнаты, простые канцелярские стулья, голые стены. Только над письменным столом — портрет Ленина: огромный лысый череп, монгольские скулы, хитрый, резкий прищур злых глаз.
Навстречу Рериху шел по вытертой ковровой дорожке высокий стройный человек лет пятидесяти с интеллигентным замкнутым лицом: большой лоб, прямой, немного удлиненный нос; умные грустные глаза под стеклами очков в тонкой оправе, черные усы, черная бородка клинышком, и во всем облике этого человека было что-то от земского врача дореволюционных сгинувших времен.
— Здравствуйте, Николай Константинович! Чрезвычайно рад нашему знакомству, — краткое, дружеское рукопожатие. — Разрешите представиться: Николай Николаевич Крестинский46. Прошу, присаживайтесь!
— Только одна просьба, Николай Николаевич, — Рерих волновался, и его злило то, что он не может
