заказ, вроде моих игрушек. Не скажу, что от этого так уж много проку, но во всяком случае Спидларский Совет гильдейские жалобы разбирает, а взнос составляет всего несколько медяков в год.
– А ты входишь в гильдию?
– Иногда, когда доходы позволяют. Нынче времена трудные и зима холодная, так что не до жиру.
– Ладно. Спасибо тебе за сведения.
– Захочешь вступить, поговори с Хастеном, – говорит мастер, глядя на свой верстак. Там стоит деревянный фургончик и лежит поленце, из которого будет вырезан бык или лошадка. – Ну что ж, паренек, ступай. Больше мне тебе предложить нечего.
– Всего доброго, – тихонько говорит Доррин, склоняя голову.
– Спасибо. Благодаря тебе денек у меня сегодня поудачнее многих.
Мастер вновь берется за нож, а Доррин выходит в ветреный сумрак и вспрыгивает в седло.
LI
С помощью щипцов Доррин прилаживает железную полоску в паз, отмечающий нижнюю треть посоха, используя свое чувство гармонии, чтобы лоркен не обуглился от соприкосновения с горячим металлом. Железная скрепа прочно встает на место. Обливаясь потом, Доррин проделывает то же самое со второй, после чего опускает окольцованное металлом черное дерево в бак с водой. Потом, отхлебнув из кружки воды, Доррин берет щипцами первое навершие, помещает его в горн, раскалив до соломенной желтизны, надевает на кончик посоха и повторяет закалку. Все детали из черной стали на месте. Доррин кладет изделие на край очага и вытирает лоб тыльной стороной руки. Почти готовый посох светится чернотой, излучая гармонию. Однако полировать дерево и делать насечки на черной стали можно будет лишь после того, как посох охладится.
Ощутив в сумраке за горном чье-то присутствие, юноша оборачивается. В круг света вступает одетая в брюки и толстую куртку Петра.
– Чем занят?
– Да вот, – он указывает на результат своих трудов, – решил смастерить посох получше.
Девушка смотрит на окованное черное дерево и ежится:
– Он у тебя холодный, как звезды в зимнюю ночь.
Доррин молча убирает на полку щипцы и молот. Горн еще слишком горяч для того, чтобы вычищать сажу, а значит, заняться этим придется спозаранку.
– Знаешь, в каком-то смысле ты и сам такой же, – говорит Петра. – Люди находят тебя милым парнишкой, но снаружи ты холоден как лед, во всяком случае в сравнении с огнем, горящим у тебя где-то глубоко внутри. Надеюсь, твоя маленькая торговка окажется достаточно толстокожей, чтобы с этим справиться.
– Маленькая? Да она выше меня ростом и в плечах шире.
Петра внимательно разглядывает посох, избегая прикасаться к нему, а потом переводит взгляд на Доррина:
– Вижу, ты по-прежнему учишься. Матушка говорила мне об этом, а я не верила. Выходит, зря.
Полураспахнутая куртка открывает тонкую сорочку. Доррин видит набухшие под тканью соски.
– Ты зачем пришла?
– Отец велел приглядеться к твоей работе. Я ведь помогала ему – раньше, до твоего прихода. Но мне было трудно понять, чего он добивается. Папа без конца твердил, что нужно чувствовать железо, а я просто не могла взять в толк, о чем речь.
– Но почему ночью?
– Да так, не спалось. У меня было такое чувство, будто кто-то ковал мир. Каждый удар молота отдавался во мне эхом.
Быстрым движением головы она отбрасывает со лба вьющиеся волосы.
Под темным деревом и железом посох светится чернотой.
– Доброй ночи, Доррин.
Петра застегивает куртку, поворачивается и уходит.
Доррин принимается подметать кузницу, размышляя над услышанным. «Кто-то кует мир»...
Ну надо же выдумать такую нелепицу!
LII
– И как нам теперь улаживать дела со Спидларом?
– Отменить дополнительные пошлины, – звучит из середины зала чье-то предложение.
– Чья идея? – спрашивает Джеслек, обернувшись на голос.
Никто не отзывается.
– Если ты не дашь обогащаться спидларцам или Черным, наживаться станут хаморианцы или норландцы, – говорит толстый, лысый мужчина, сидящий в первом ряду. – А не они, так сутианцы. Торговля, она как вода: поток должен куда-то течь.
– Но почему бы ему не течь к нам? – вопрошает Джеслек.
– К нам... Это легче сказать, чем сделать.
