– Может, сделаем пошлины на товары с Отшельничьего еще выше? – высказывается другой Белый маг.
– Куда еще? Они и так уже увеличены на сто процентов.
– Ну и что? Это же пряности, вина и предметы роскоши. Многие ли в Кандаре могут позволить себе носить их шерсть? Пусть люди раскошеливаются, а выиграет от этого не Нолдра или Хамор, а наше казначейство.
– А не пустить ли собранные пошлины на постройку еще большего флота?
– Пустить-то можно, но зачем нам столько судов? – подает голос Керрил.
– Чтобы прервать морскую торговлю с Отшельничьим, зачем же еще? – фыркает Джеслек.
– Триста лет назад это могло бы сработать, но после Креслина у нас не осталось ни судов, ни денег. Теперь от такой политики толку мало. Сейчас мы добились лишь того, что Отшельничий покупает наше – заметьте, наше! – зерно не напрямую у нас, а у норландцев. Они приобретают хлеб в Хайдоларе и кораблями переправляют на Отшельничий, а в обмен получают товары, производимые на острове. Конечно, островитянам зерно обходится дороже, чем раньше, но мы несем еще большие убытки, чем они.
– Насколько я понимаю, – вступает в разговор Ания, – по мнению Джеслека, нам жизненно необходимо лишить Отшельничий возможности вести морскую торговлю.
– В теории все это звучит прекрасно, – хмыкает лысый маг, – однако никому из наших предшественников ничего подобного сделать не удавалось. Неужто, Джеслек, ты и вправду думаешь, будто прежние Советы одобряли растущую мощь Отшельничьего? Может быть, они специально теряли десятки судов и тысячи солдат?
– Конечно, нет, – Джеслек хмурится, но тут же на его лице снова появляется улыбка. – Но пойми, сейчас Черные не могли бы использовать ветра, даже будь у них новый Креслин. А значит, нам нужно лишь посадить на суда больше магов.
– Сколько?
– Не так уж много, а это позволит установить надежную блокаду Отшельничьего. Норландцы не захотят терять суда. Торговля с островом того не стоит, – говорит Джеслек с самодовольным видом человека, нашедшего верное решение.
– Может и так, – пожимает плечами другой маг. – Представь Совету детальный план.
Совет переходит к обсуждению следующего вопроса, а Джеслек все еще улыбается.
Улыбается и Ания.
LIII
– Ну что ж... Попроси его...
Молот бьет по искривленным концам сломанной тележной скобы, и Доррин не столько слышит, сколько улавливает тревожный шепот. Машинально отметив, что металл остыл, он снова отправляет деталь в огонь, а когда она раскаляется, поднимает глаза и видит в дверях кузницы Петру.
– Джеррол умирает, – слышится другой женский голос, более глубокий и хрипловатый.
– Доррин – кузнец, – резким тоном заявляет Яррл.
– Но он и целитель.
– А кто заплатит за потраченное им время?
В висках юноши пульсирует боль: деньги деньгами, но отказать в помощи он не может. Вынув скобу из огня, он кладет ее на наковальню, наносит серию последовательных ударов и отправляет на кирпичи перед горном для охлаждения. Потом, убрав молот, пробойник и кувалду на полку, Доррин оборачивается навстречу Петре и молодой женщине с прямыми каштановыми волосами и воспаленными, покрасневшими глазами.
Жаркий воздух от горна шевелит кудряшки Петры и заставляет ее щуриться.
– Ты поможешь?
– Я могу лишь попытаться, – отвечает он, продолжая раскладывать свои инструменты. В отличие от Яррловых, они хранятся в идеальном порядке.
– Ты даже не спросил, в чем дело! – Петра кашляет. – Джеррол, маленький братишка Шины, умирает от лихорадки.
– Кто да что, для меня не важно. Хочу я этого или нет, но я целитель.
На лице Петры появляется сочувственное выражение.
– Прости, я не знала. Это, наверное, очень трудно.
– У меня есть время помыться?
– Пожалуй, без этого не обойтись, – говорит Петра, окидывая его взглядом. – Гонсар ни за что не поверит, что пропотевший, закопченный кузнец может кого-то исцелить.
– Ладно, я быстро. Только ополоснусь и прихвачу посох.
– Да уж, посох, пожалуйста, не забудь, – тихонько говорит Петра.
Ежась на холодном ветру, Доррин вытягивает колодезную бадью, и тут кто-то дергает его за штаны.
– Опять шалишь, маленькая плутовка? – юноша поглаживает Зилду между ушками. Взъерошив ей шерстку на шее, он уносит воду в свою комнату, где торопливо моется и облачается в темно-коричневый наряд целителя.
