мне ведь уже двадцать. Если в следующем году замуж не выйду, то дело совсем пропащее - в старых девах останусь...
'Бред какой-то!' - подумал с жалостью старший лейтенант и ввернул сбивающий вопросец:
- Алиса, а вы комсомолка?
- А как же... Конечно. У нас же все - комсомольцы. Только я членские взносы давно уже не плачу. Сейчас даже не знаю, может, меня уже выгнали давно. А если и выгнали, я только порадуюсь. Что мне дал этот дурацкий комсомол? Я как дура платила взносы, а отдачи никакой. Я уж и думать забыла про комсомол...
Нет, вру, вспомнила: однажды спала с одним командированным, а он откуда-то из района - секретарь комсомольский оказался. Переспал со мной, а наутро стал лекцию мне проводить. Знаете о чем? О вреде случайных половых связей. Представляете? Дурак, но красивый был, сволочь! Я ему смазала раза два лифчиком по морде и ушла. Встретила его недавно в Баранове: идет важный такой, при галстуке. Я его ладошкой по плечу - бац! 'Привет!' - говорю. А он сразу: 'Девушка, я вас не знаю!' Ясное дело, я разговаривать с ним больше не стала...
Оконные стекла становились все более матовыми, но, несмотря на сгущающийся вечер, в распахнутую створку продолжало наносить необычайной для августа духотой. Алиса Екимова жалобно вздохнула и попросила:
- Можно попить?
Родион Федорович сполоснул стакан, налил доверху, подошел к девушке. Пока она, держа обеими руками стакан и опустив ресницы, впитывала в себя глоточками вскипяченную солнцем воду, Карамазов смотрел на нее сверху вниз, на ее прозрачные пальчики с ровным перламутровым маникюром, на горлышко, пульсирующее в такт глоткам, и сердце его странно щемило.
- Скажите, Алиса, а зачем вы всё это мне рассказываете? Ведь я милиционер, легавый...
- Так ведь вы не в форме... И взгляд у вас хороший, - серьезно ответила она. - Да и какие уж такие секреты я тут выдаю?..
Ну, что тут скажешь? Наивность юной женщины ставила Карамазова в тупик. Он лишь хмыкнул и отошел к окну.
Главная площадь Будённовска в этот час меж волком и собакой пустынностью напоминала армейский плац, лишь стандартная фигура Ленина из гипса, канонизированно вскинув руку, одиноко и грустно возвышалась в ее центре...
- Вернемся, однако, к нашим баранам, - стряхивая с себя усталое оцепенение, энергично потер руки следователь. - Меня, как я уже сказал, интересуют молодые люди, которые катали вас на легковой машине примерно 24-26-го июля. Вы, видимо, близко знакомы с Савельевым Максимом?
- С чего вы взяли? Я его терпеть не могу - наглый и тупой, как валенок.
- Не понял, - искренне удивился Карамазов. - Зачем же вы с ним в машине раскатывали?
- Вовсе не с ним... Я с Олежкой каталась.
- Как с Олежкой? - изумился Родион Федорович. - С Кушнарёвым?
- Ну да. Ничего тут странного нет. Он, знаете, какой славный. Он такой... ну, знаете... он не такой, как другие... Он, знаете, какие стихи пишет!
Карамазов машинально заносил в протокол всё, что говорила допрашиваемая, а сам думал: 'За Олега Кушнарёва, что ли, она замуж собралась в следующем году? За этого мальчика в школьном пиджаке и потрепанных кроссовках?..' И тут же старший лейтенант одернул себя: 'Что это я рассиропился? Сейчас еще сюсюкать начну... Надо пожестче'.
- Скажите, Екимова, а с кем из этой компании вы, так сказать, работали?
Алиса вспыхнула, выпрямилась, недоуменно окинула взглядом допросчика.
- Я где живу, там не работаю, а Олега Кушнарёва, если хотите знать, я люблю.
- Простите... - неожиданно для себя повинился Родион Федорович. Устал. Пора заканчивать. Только скажите еще, Алиса, вопрос очень важный: как вы думаете, Савельев и Кушнарёв способны убить человека?
- Савельев - конечно, ни капли не сомневаюсь... А Олежек... - она на мгновение углубилась в себя. - Олежка - не знаю... Очень уж он поддатливый, мягкий. Не знаю... Надеюсь, что нет...
* * *
В этот вечер Карамазов долго не мог уснуть.
Может, организм, настраиваясь на сухой этап, сопротивлялся этому, может быть, новый тупик в уголовном деле № 3683 раздражал, а вернее всего растревожила душу встреча с Алисой Екимовой. Николай же нынче был на редкость молчалив, задумчив и вскоре начал делать поползновения унырнуть поглубже в сон. Но Родион Федорович уже, наверное, в третий раз выудил его в реальность.
- Ну не понимаю! Как хочешь, а не понимаю! Коль, ну ты ж сам ее видел. Ведь ей всё природа-матушка дала - ум, внешность, сердце, характер... Да ей цены нет! Она же так счастливо могла жить... Из-за нее бы мужики глупости творили - за один только взгляд... А она? Знаешь, хотел я ей сказать: дурочка, что ж ты себя калечишь? Что ж ты жизнь свою губишь?.. А потом опомнился. Ну, сказал бы я ей, а она в ответ глянула бы как на идиота и спросила: 'А вы пробовали на сто рублей прожить?' И что бы я ей ответил, а? Коля!
- М-м-м-м, Родион, - застонал плаксиво Шишов. - Ну тебя к черту! Я сплю.
- Э-э-эх! - выдохнул Карамазов и затих.
Но сон не шел, и шершавая тоска, словно грубая наждачка, терла, скребла душу - до ощутимой физической боли... А может, это сердце прихватило? И надо просто-напросто валидольчику пососать?..
Ведь что особенно мучительно - он же всем им, этим сорванцам ребятам, чуть ли не в отцы годится. Ну, предположим, родился бы у него в юности сын. Рос, рос и вырос, к примеру, в Савельева - наглого, мерзкого, похожего на животное... Ужас! А чистюля Козырев - лучше, что ли? Или: допустим, его сын - Олег. Ну и что? То ему руку оторвало, то задержали по подозрению в убийстве... Надо, кстати, завтра узнать, что это с рукой у него случилось... Или вот - дочка, дочурка... Тоже: растили бы, растили, лелеяли-холили, а она - бамс! - и в проститутки... Или - раз! - и домой не вернулась, исчезла... Ищем, ищем и находим вместо дочки любимой труп обезображенный... с личинками мух... Сволочи! Не-е-ет - нет детей и не надо! Ни к чему...
Родион Федорович путался, путался в мыслях и запутался вконец. Он еще хотел подумать немного о Марине, вспомнить ее лицо, но не успел - она вдруг сама появилась перед ним, ласково взъерошила ему прическу, грустно и виновато спросила: 'Ребенка хочешь?..'
Карамазов в последнее мгновение памяти понял, что уже спит, расслабился и горько во сне заплакал...
9. Явка с повинной
Утром Родион Федорович проснулся в комнате один.
Шишов чуть свет умчался в командировку к черту на кулички - допрашивать лесника Тарасова. У Николая дело о странной смерти Крючкова двигалось пока не шибко. На кухне Карамазов обнаружил уже остывшее яйцо и холодный чай в заварнике. Он поставил на газ чайник, еще одной яйцо в кружке и вскрыл банку кильки в томатном соусе - сегодня, он заранее предполагал, можно пролететь и с обедом, и с ужином.
Времени у него в обрез, меньше трех суток. Если за это время он не сможет предъявить обвинение в убийстве - Кушнарёва и Савельева придется отпустить, а он, Карамазов, пока других кандидатов на роль обвиняемых не видел. Хотя следователь и чувствовал нутром, что в данном деле он может при случае слегка нарушать правила игры: убийцу Фирсова найти во что бы то ни стало - установка товарища Быкова, и прокурор вряд ли осмелится капризничать. Но всё равно день надо начать с визита к нему несовершеннолетние есть несовершеннолетние. Да и санкции на обыск лучше сразу взять.
И маховик дел закрутился. Карамазов вместе с Котляренко и фотографом носились на машине всю первую половину дня. Сначала слетали, прихватив Кушнарёва, на то место, где нашлась машина. Всё с рассказом задержанных совпадало и ничего подозрительного вокруг этого места не обнаружили.
Затем с Кушнарёвым же помчались к нему на квартиру. Дверь им открыла худая, блекло одетая женщина с заплаканным опухшим лицом. Она увидела, казалось, одного только Олега, вскрикнула, всплеснула руками и судорожно обхватила его.
- Сы-ы-ыночка-а!..
- Мама! - охнул парнишка, спрятал у нее на шее лицо, и острые лопатки его затряслись, заходили
