земляков, которым показалось, что он обидел святого. Эй, Курбан-Нияз, чего молчишь? Ну-ка, расскажи, как встретили тебя в Мисхоре после разоблачения Хакима-диваны[25].
Однако Курбан-Нияз не был расположен к разговору на эту тему. Он буркнул, что хочет спать, и полез в палатку.
— Не хочет рассказывать, — усмехнулся Костя, — скромничает. Ладно. Пошли и мы спать!
Но мне все же удалось как-то уговорить Курбан-Нияза и услышать эту историю из его уст.
Возвращаясь в родной кишлак после окончания работы в очередной экспедиции, Курбан-Нияз подъехал к кишлаку Мисхор. Солнце уже цеплялось за вершины Гиндукуша, и длинные тени пересекли дорогу. Сразу же за поворотом безжизненные каменистые склоны ущелья сменились зеленью садов. Белые пятна кишлачных домов, проглядывая сквозь зелень, ярусами поднимались по склонам. Изогнувшись, дорога входила в кишлак, еще раз круто поворачивала и упиралась в громадную чинару, стоявшую возле отвесной скалы. Из-под скалы, между корнями дерева, бил родник. Вода заполняла овальный хауз[26], переливаясь через край, и прозрачной искрящейся пленкой растекалась по каменистой дороге. На краю хауза, под чинарой, к скале прилепилась кишлачная чайхана. Отсюда по горам расходились тропы. Одна из них вела в кишлак, где жила семья Курбан-Нияза.
Как и в любом горном кишлаке, в Мисхоре у Курбан-Нияза было много знакомых. Каждый горец считал большой честью быть другом знаменитого «проводника науки». Проехать Мисхор без остановки — значит кровно обидеть соседей, и Курбан-Нияз, не раздумывая, свернул к чайхане.
После традиционных приветствий чайханщик Джафар усадил проводника на самое почетное место, мигом поставил перед ним поднос со сладостями и лепешками, пиалу и чайник с кок-чаем, а сам принялся хлопотать возле очага. «Сначала накорми гостя, а потом расспрашивай» — говорят на Востоке.
Новости в Мисхоре расходились мгновенно. Прослышав о приезде Курбан-Нияза, в чайхану потянулись мужчины. Они подходили и группами и поодиночке, чинно здоровались и рассаживались. Те, кто постарше, — на айване[27] кто помоложе — вокруг айвана прямо на земле.
Над айваном шелестела густая листва чинары, от журчащего ручейка тянуло прохладой, а из радиоприемника лилась тихая музыка. Курбан-Нияз, полулежа на подушках, медленно пил терпкий кок-чай и пощипывал теплую свежую лепешку.
Народа в чайхане собралось много, но все пришедшие почему-то холодно здоровались с проводником и не подсаживались к его чайнику. Не было почему-то и стариков. Это насторожило Курбан-Нияза. Но вот пришли и старики. Пришли все сразу. Не здороваясь с проводником, они уселись на айване тесной кучкой и потребовали чай.
Молодежь притихла. Смолкли веселые шутки и взрывы смеха.
Присмирел и разбитной чайханщик Джафар. Курбан-Нияз еще больше насторожился. Обычно старики принимали его как равного себе. Они считали проводника много видевшим и знающим человеком. Старики хорошо помнили мудрые слова: «Кто много ездил — тот много видел. Кто много видел — тот много знает. Знающему человеку — уважение и почет»! А кто ездил больше Курбан-Нияза? Каждое лето водит он по горам научные экспедиции. Каждое лето разговаривает с учеными людьми. Но пиалы с чаем ходили по рукам, старики перебрасывались короткими замечаниями, а разговор не начинался.
— Курбан-Нияз, — заговорил, наконец, один из стариков, — говорят, что в Чираке святого дивану Хакима милиция забрала, правда это?
— Да, Сафи-бобо[28], забрали дивану, — кивнул головой проводник.
— Говорят, что и ты помогал арестовывать святого, — продолжал Сафи-бобо, укоризненно покачивая головой.
— Не только я, много людей помогали милиции, — уклончиво ответил Курбан-Нияз, стараясь понять, куда клонит старик.
— Чем же помешал вам, безбожникам, безобидный дивана? — сердито проворчал другой, еще более древний старик. — Зачем обидели божьего человека?
— Вон оно что! — понял Курбан-Нияз и похолодел. За обиду, нанесенную святому, старики-фанатики могли убить. Положение было очень серьезным. Стараясь не раздражать стариков, Курбан-Нияз почтительно ответил: — Я тоже так раньше думал, Махмуд-бобо. Да спасибо ученым людям, помогли понять, что Хаким-дивана не святой, а мошенник.
— Ну-ка, расскажи нам, в чем его вина! — грозно потребовал Сафи-бобо.
— Хорошо, Сафи-бобо, не нужно сердиться, сейчас расскажу.
В чайхане мгновенно наступила тишина. Притихли даже неугомонные майны, трещавшие и перепархивавшие в ветках чинары.
— В этом году водил я экспедицию зоологов, — начал Курбан-Нияз, — хорошие люди. Только вот мне казалось, занимались странным делом. Целый день ходят по саям и склонам. Ловят ящериц и змей, собирают жуков и лягушек. Вечером придут на стан и, если много нашли, радуются как дети. Спрашиваю я начальника экспедиции Костю: «Зачем вам эта нечисть»? — «Для науки», — отвечает.
Какая уж там наука, думаю, ерунда это, а не наука! Толку от нее мало. Вот геология — это наука! Однако молчу. Мое дело провести, показать, а там они сами знают, что делать. Долго мы так ходили по горам и ущельям. Были и на Кугитангтау и в Карлюке. Проехали в Байсун, оттуда на Бабатаг. Когда в Чирак приехали, один день отдохнуть решили. Машины в МТС поставили и на базар пошли. День базарный был. Народу — полным-полно. Ну купили то-се. Хотели к машинам возвращаться, да увидел тут Костя, что в стороне народ толпится. Пошел посмотреть, что случилось. А там Хаким-дивана змей показывал. Знаете, как он это делал? Придет на базар, две корзины со змеями тащит. На середину базара выйдет — закричит. Люди к нему. Он народ растолкает, три круга на земле начертит, за них заходить не велит. Сам в центре третьего круга сядет, корзины со змеями рядом поставит и задумается. Люди вокруг тихо стоят, смотрят, ждут, что дальше дивана делать будет. Дивана посидит молча, потом заклинание прочтет, руки в корзину сунет, змей вытащит и на шею себе повесит. Народ смотрит, ужасается. Боятся все, что укусит дивану змея.
Висят змеи на шее, извиваются, а дивану не кусают. Разные змеи: черные, серые, желтые, и большие все. Прочтет Хаким новое заклинание, змей с шеи снимет и обратно в корзину сунет. Потом народу слово скажет. На святое дело жертвовать велит. Народ деньги ему бросает. «Это, — говорит дивана, — на первый круг колдовства деньги», — и снова замолчит. Сидит и денег на берет. Народ дальше ждет, что будет. Дивана опять заклинание прочтет, из другой корзины змей достанет и бросит их на землю. Народ шарахнется. Каждый боится, не приведи аллах, змея укусит! А змеи от диваны ни на шаг! Он их от себя бросит, а они обратно к нему ползут. Сложит Хаким змей в корзину, снова жертвовать велит, уже на второй круг колдовства. Когда опять набросают, дивана деньги соберет, корзины поднимет, на другое место перейдет и снова все начинает. Посмотрели мы на Хакима и на змей и к машинам пошли.
Я говорю Косте:
— Видел? Вот это святой! Смотри, как змей заколдовал!
Костя усмехнулся и говорит: «Жулик твой святой. Дурачит он вас, деньги выманивает». Я оторопел. Почему дурачит?
— Змеи у него неядовитые, — говорит Костя.
— А ты, — спрашиваю, — возьмешь этих неядовитых змей в руки?
— Возьму, — отвечает Костя, — и ты тоже можешь их в руки без вреда взять. Только не даст дивана своих змей трогать. А вот мою змею он в руки не возьмет. Ядовитую змею и твой святой взять в руки побоится!
— Много ты знаешь! — говорю. — Хаким-дивана любую змею возьмет!
— Нет, не возьмет!
— Давай свою змею! Пойдем к диване!
— Если мы с тобой пойдем одни, дивана просто уйдет и разговаривать с нами не будет, — ответил Костя. — Он хоть и зовется диваной, но не дурак. Вот если с милицией… Нет, тоже не выйдет. Дивана и от милиции уйдет. Нужно так, чтобы он ничего не понял и в спор ввязался. Тогда увидишь, какой он святой!
— Э, — говорю, — святого не обманешь! Он сразу все поймет!
