избирателям, или прихожанам, или членам ваших союзов, что вы в курсе событий.
Квирк замолчал, в комнате стало так тихо, что, казалось, можно было бы услышать, как ползает по стеклу муха.
— Ну что ж, — заключил, наконец, Рашад. — Думаю, с таким отношением нам не имеет смысла продолжать беседу.
Квирк облегченно улыбнулся.
Таттл повернулся ко мне.
— Я буду докладывать о нашей встрече комиссару Пату Уилсону, — сообщил он. — Позвольте узнать, кто вы?
— Оротанд Вауэл,[1] — представился я. — Учу лейтенанта ораторскому искусству.
Таттл уставился на меня. Он понимал, что его дурачат, но не знал, что ответить. Наконец, он повернулся и вывел всю компанию из кабинета.
— Оротанд Вауэл? — вскинул брови Квирк.
Я пожал плечами.
— Ну, ты даешь, — рассмеялся он.
* * *— Пока я был ребенком, я всегда был ее, — продолжал он.
— Ее что? — спросила врач.
— Что значит «ее что»? Я был ее сыном.
Врач кивнула.
Ему хотелось рассказать о том, кем он был, немного больше.
— Понимаете, я был ее единственным сыном, и она постоянно беспокоилась обо мне.
— Откуда вы знаете, что она беспокоилась? — спросила психотерапевт.
Господи, да могла ли она сама понять это?
— Она так говорила, — ответил он, — и когда я делал что-нибудь не то, ей становилось, ну, плохо, что ли.
— Плохо? — удивилась врач.
— Ну да, она лежала на диване и целый день не разговаривала со мной, а на лице было написано такое страдание, как будто у нее колики или что-то такое. В общем, как у молодых девчонок во время месячных, — говоря это, он вспыхнул, испугавшись и удивившись собственной смелости. — Как будто, ну, обижалась на меня. Злилась. Вид у нее был такой, ну, вроде как злобный, что ли.
— А что вы понимаете под словом «злобный»? — спросила психоаналитик.
— Ну, это значит раздраженный, это значит, ну, когда с тобой не разговаривают, когда на тебя сердятся, когда тебя... не любят. В общем, плохо к тебе относятся.
Врач кивнула.
— Это когда я поздно приходил домой и опаздывал к ужину, или болтался по улице с дружками, или уходил... — он почувствовал, как к горлу внезапно подступил комок, а щеки снова залились краской.
— Уходил? — переспросила врач.
— Ну, с девчонками. — Кожа на лице горела огнем. Он опустил глаза. — Она говорила, что все девчонки обязательно будут стараться высосать из меня все, что можно. — Он изо всех сил старался сдержать слезы.
— Расслабьтесь, — попыталась успокоить его врач. — Поплачьте. Увидите, сразу станет легче.
Еще чего. Он не собирается здесь рыдать. Даже мать ни разу не видела, как он плачет. Он опустил голову и медленно вдохнул. И снова почувствовал напряжение в паху.
— Я могу держать себя в руках, — проговорил он.
— Всегда? — спросила психоаналитик.
Он почувствовал, как внутри зашевелился страх.
— Абсолютно.
— Это очень важно — уметь держать себя в руках, — кивнула врач.
— Если потеряешь контроль над собой, потеряешь и себя самого.
Психоаналитик ждала.
— Тогда тебя будут держать в руках другие, — продолжал он. — Другие люди.
— И тогда они высосут из вас все, что можно, — добавила врач.
Он хотел поговорить еще, но не мог. Как будто ему только что пришлось сдвинуть с места огромную тяжесть. Тело дрожало мелкой дрожью. Шумное, прерывистое дыхание. Мускулы на руках
