Странные клятвы

пятерых детей, я и так должна быть благодар­на, что семья нашла деньги, чтобы заплатить за мое пребывание в Ламборне.

Сокол с глухим клекотом запрокинул голову, за­тем опустил ее вниз, будто соглашаясь с мнением хозяйки. Мериэль продолжала:

– Как монахиня, я буду пользоваться уважением, наслаждаться компанией и дружелюбием сестер и служить Господу нашему, – она повысила голос: – У меня нет другого выхода. Завтра вечером мои родные приедут на церемонию. Вильям уже организовал празднество. Это должно быть здорово, и менять свое мнение слишком поздно. По-моему, это было невоз­можно с самого первого дня моего прибытия сюда.

Руж зашевелилась, и Мериэль поняла, что ее воз­буждение, передалось птице.

– Здесь мое место, – более спокойно проговорила послушница, стараясь убедить птицу в том, в чем сама не была уверена. – Теперь моя семья – мать Роуз, сестры, послушницы. Если бы папа был жив, все было бы по-другому. Конечно, он отругал бы меня за отъ­езд из Ламборна, но порадовался бы моему возвраще­нию. А вот Вильям и его жена… Брат, конечно, не откажется принять меня обратно, а вот Халева ска­жет, что я вырываю кусок изо рта ее детей, и будет обращаться со мной, как со служанкой. Я не могу вернуться!

Мериэль судорожно вздохнула, затем неожидан­но решительно произнесла:

– Когда я стану невестой Христовой, то буду уве­рена, что совершила правильный поступок, – она со­ рвала с себя головной убор. Волосы послушницы ос­тригаются перед самым принесением обета как символ отречения от мира. Обрезав их сейчас, она докажет самой себе, что приняла окончательное решение.

Мериэль подняла нож, предназначенный для за­тачивания перьев. Схватив одну косу, она туго натя­ нула ее, чтобы нож сразу отсек волосы, блестевшие в свете свечи, как эбеновые. Чтобы считаться краса­ вицей, нужно быть высокой и белокурой, как ее сес­тры, но в глубине души девушка всегда верила, что у нее чудесные волосы, несмотря на цвет. Они спадали почти до колен блестящей черной волной.

Тщеславие! Чем скорее волосы будут обрезаны, тем лучше. Девушка поднесла лезвие ножа чуть ли не к корням волос, сжав рукоятку так, что костяшки пальцев побелели. Но рука застыла, и Мериэль поня­ла, что не сможет осуществить задуманное.

Однако заминка произошла вовсе не из-за любви к себе. Мериэль чувствовала, будто грудь придавил тяжелый камень, мешая дышать и двигаться. Пыта­ясь успокоить бешено колотящееся сердце, она на мгновение закрыла глаза, но результат получился противоположный – будто стены сошлись у нее над головой, не давая дышать и лишая жизни.

Иллюзия казалась настолько полной, что, открыв глаза, несчастная и наяву видела сомкнувшиеся сте­ ны, повисшие над головой, словно рок, грозящий не­минуемой гибелью.

Мериэль еще никогда не испытывала такого ужа­са. Нож выпал из ослабевших рук, и она, рухнув на колени, спрятала лицо в ладонях и зарыдала, содро­гаясь. В отчаянии девушка закричала:

– Матерь Божья, помоги мне, помоги мне!

Вначале казалось, будто на ее горячие мольбы не будет ответа, и паника целиком поглотит ее. Но ужас уступил место умиротворению. Сначала послушница ощутила какие-то теплые потоки, несущие покой, за­тем словно легкое покрывало опустилось на девуш­ку, будто Божья Матерь спустилась на землю и обня­ла, стараясь успокоить свою несчастную дочь.

Совершенно отчетливо Мериэль увидела себя, сто­ящей на перекрестке. Дорога направо вела в монас­ тырь – чистая, безопасная.

Левая казалась такой же темной и неизведанной, как правая – светлой и чистой. Эта дорога лежала перед ней, окутанная таинственным туманом, в котором таились радость и опасность, свобода и смерть. И все же выбора не было. На мгновение перед глазами встало видение неземной красоты – ангел с горящим мечом и безжалостно-великолепным лицом, преграждающий путь в монастырь, к благочестивой и праведной жизни.

Не успела Мериэль перевести дыхание, как виде­ние исчезло. Девушка просила помощи и совета и получила их. Теперь ей следует идти неизведанной тропой, пробираясь сквозь туман, невзирая на ловушки и опасности, подстерегающие ее на пути.

Слезы все еще блестели на щеках, когда Мери­эль, взяв свечу, пошла по длинному узкому коридору на первое в жизни судилище. Звон колоколов возве­щал о заутрене, а послушница уже стучалась в дверь к настоятельнице.

Матушка Роуз пригласила ее войти. Она готови­лась к выходу в церковь, и даже в этот глухой пред­ рассветный час казалась существом из другого мира. Взирая на послушницу без всякого удивления, мать Роуз мягко спросила:

– Да, дитя мое?

Мериэль пыталась найти слова, чтобы объяснить причину своего прихода, но смогла только выдавить из себя:

– Я не могу этого сделать, матушка, просто не могу.

Сразу все поняв, настоятельница заключила де­вушку в объятия.

– Все в порядке, дитя мое, все в порядке.

Мериэль поставила свечу и, зарывшись лицом в темную одежду настоятельницы, заплакала, бормоча сквозь слезы:

– Я люблю Бога и Божью Матерь, и монастырь, но монахиней быть не могу.

– Есть много путей служения Господу, – мягко произнесла мать Роуз, поглаживая плачущую Мериэль по спине. – Мария была женой и матерью, а что­бы последовать ее примеру, лучше жить вне стен мо­настыря – женщины стригутся в монахини по многим причинам, но ты, дитя, совершишь большую ошибку, став одной из нас. Для этого нужно иметь призвание.

– Где-то в глубине души я понимаю, что посту­паю верно, – прошептала Мериэль, – но не имею ни малейшего представления, что со мной станет. Мой брат Вильям будет очень недоволен.

– Нисколько не сомневаюсь, что у Господа другие планы на твой счет, и в свое время ты поймешь, что он задумал, – мать-настоятельница ничуть не удиви­лась такому решению послушницы. Хорошо зная че­ ловеческую душу, она давно поняла – девушка не предназначена для ношения клобука, однако несчаст­ное создание вполне может дать обет, ведь ничего другого ей не остается. Из нее получилась бы сми­ренная и благочестивая монахиня, но лучше, если она найдет в себе мужество покинуть монастырь.

Мать Роуз с сожалением подумала, что ей будет не хватать милой, простодушной Мериэль, принося­щей с собой свет и веселье, однако окружающий мир больше нуждается в радости, чем Ламборн.

– Утром я пошлю сообщение в Болейн, чтобы твоя семья знала о решении и не приезжала на церемонию.

Мериэль кивнула, затем с видимой неохотой ото­шла от настоятельницы. Прекрасно понимая, что де­ лает правильный выбор, она не осмеливалась думать о последствиях.

День, когда послушница де Вер должна была дать обет, настал. Ее отказ произвел в Ламборне настоя­ щий фурор. Лишь немногие сестры выражали одобрение и желали удачи, большинство избегали ее, как прокаженную. Продолжая выполнять поручения на­стоятельницы, молясь Божьей Матери и умоляя о заступничестве, Мериэль с нетерпением ожидала того времени, когда нужно будет сделать первые шаги по незнакомой, окутанной туманом дороге. Это время скоро придет.

Тремя днями позднее один из слуг пришел в ком­нату, где монахини занимались перепиской догматов, и объявил о приезде брата Мериэль. Девушка огляде­ла большое помещение, где полдюжины монахинь занимались кропотливым трудом. Ей больше не при­дется переступить порог этой комнаты, и мысль об этом тревожила. Она осторожно положила перо, вне­запно опечалившись. Кто-то другой должен будет за­ кончить эту страницу, а де Вер так никогда и не уви­дит результат.

Машинально она поправила накидку. Мериэль все еще носила клобук. У нее просто не было другой одеж­ды. По возвращении в Болейн она перешьет одеяние послушницы в обычный наряд, который еще послу­жит долгие годы.

Перед входом в гостевую комнату девушка остано­вилась в нерешительности, надеясь, что Вильям согла­сен с ее решением и не будет настаивать на постриге. Без сомнения, все эти три дня брат и Халева спорили о ее дальнейшей судьбе. Может, Вильям все же будет рад видеть ее? Он очень серьезно относится к своим обязанностям, но хоть улыбнуться-то ей может?

Открыв дверь, девушка шагнула внутрь и остано­вилась в изумлении при виде красивого молодого че­ ловека, ожидавшего ее.