Все губернаторы поднялись с мест, вслед за главнокомандующим. Тот продолжал тем же металлическим голосом:
- Надо смотреть на подданных с высоты вверенной власти! А не якшаться с ними! Истинное усердие в чувстве меры!- Главнокомандующий повернул беседу к весьма серьезной и щекотливой теме.- Что шииты истязают себя, бьют себя цепями...
- До синяков,- вставил Пудовкин.
- До синяков, до крови - так пусть и хлещут! Пусть кромсают свои обритые черепа!- главнокомандующий покачал воздетым указательным пальцем в воздухе.Это-то, господа, предпочтительнее, нежели бунт в каземате, как о том нам доносят из Зангезура!- потирая руки, наместник стал прохаживаться по залу, и губернаторские головы поворачивались за ним.
- Лучше им бить себя цепями, нежели рвать оковы и горланить крамольные песни!
- Так точно, ваше превосходительство!- поддакнул Пудовкин. Он с прежним самодовольством смерил взглядом елизаветпольского губернатора. Выказывая верноподданический пыл, он даже ухитрился сделать шаг к главнокомандующему и коснуться его локтя со словами - 'Разделяй и властвуй'. - Я так понимаю суть дела, ваше высокопревосходительство. Так наставляет нас его императорское величество.
- Итак предписываем мы - вам, господа!- отвечал наместник, отстраняя руку бакинского губернатора. Он вновь воцарился в своем кресле, и все расселись по местам. Изложив мнение о целесообразности и выгоде для империи разобщения и разжигания розни среди инородцев-мусульман, он пространно говорил и об использовании кавказских христиан в этом деле.- Надо повсеместно укреплять церковь! Надо основательно встряхнуть наших святых отцов, чтобы они пускали в дело евангелие в проповеди религиозной нетерпимости к иноверцам! Вдалбливали пастве в голову мысль о непримиримости с исламом!
- Весьма тонко и резонно изволите заметить, ваше высокопревосходительство!- вставил один из губернаторов, до сих пор хранивший молчание.- Церковь против мечети! Евангелие против Корана!
- Вот именно, господа,- подхватил главнокомандующий, убеждаясь во впечатлении, произведенном своей инструкцией.- Не только силой надобно действовать, но и умением! А то ведь дров наломать недолго - оскорбить кавказскую женщину, предводительницу, обозвать ее, и дать нашим врагам в руки козырь! Не годится так, господа!
- Так точно, ваше высокопревосходительство!- раздались голоса.
- А что - годится?- риторически спросил главнокомандующий.- Как подобает действовать? Если не удается подавить движение Гачага Наби силой, надобно его подорвать изнутри, обезглавить!- Он снова встал из кресла, прошелся по залу, жестом повелев губернаторам, порывающимся подняться с мест: 'сидите'. Его высокопревосходительство собирался подытожить свое затянувшееся наставление, преисполненный сознания собственной мудрости и проницательности.
- Что можно предпринять, чтобы пресечь присоединение людей из грузин, армян к гачагам?.. Сунниты- шииты, христиане-мусульмане!.. Используйте их рознь! Но - с умом! Создавайте впечатление, что все они для нас равны. Кто бы ни был, шиит ли, суннит ли, про-персидски настроен или про-турецки, все равно,- дескать, вот вам свобода вероисповедания и свобода совести, мы не вмешиваемся! И ничего не навязываем грубой силой! Мы, империя, ничуть не принижаем закон правоверных перед православными! Более того, при случае, можно и польстить... В меру, разумеется...
- Совершенно верно!- встрепенулся в кресле один из губернаторов с сонным отечным лицом, не меняющим дремотного выражения. Судя по всему, этот губернатор еще не оправился от недавнего возлияния. Главнокомандующий, сверкнув на похмельного подопечного глазами, продолжал раздраженным тоном:
- Так-то, достопочтенные господа! Его императорское величество, удостоивший нас высочайшего доверия, внушает нам, что в нашей воле и власти расширять владения империи, осененной двуглавым орлом и победоносными знаменами! В нашей воле уберечь и отстоять завоеванные территории, держать в узде и в повиновении иноверцев и инородцев на окраинах державы!
Наместник прошелся по кабинету.
- Я излагаю волю его императорского величества!- раздраженно уточнил он вслух, стараясь придать голосу грозную внушительность, и его недовольство относилось к нерасторопности и нерадивости всех губернаторов, за исключением, очевидно, одного - бакинского.- Да, господа, его императорское величество не погладит нас по головке за то, что там-сям дает о себе знать дух крамолы и печальной памяти декабристов, посягнувших некогда на трон и понесших заслуженную кару; он не допустит, чтобы вы неблагодарно относились к высочайшему доверию.- Главнокомандующий обратил лицо к елизаветпольскому губернатору, и голос его перешел в хриплый крик:- Его императорское величество не допустит, чтобы генерал-губернатор Елизаветполя пускал правление губернией на самотек! Вы не изволили даже наведаться в Занге-зурский уезд, где Гачаг Наби по горам, по долам скачет, а его сподвижница в каземате верховодит бунтарями! Вы предпочитаете сидеть в губернаторском кресле, но долго в нем вы таким образом не усидите...
Глава двадцать первая
Кузнец Томас, ловко избавившись от слежки, обошел весь Гёрус, где знал каждый закоулок, порасспросил, разузнал у знакомых людей подробности о положении дел в каземате, сопоставил, где истина, а где выдумка, намотал на ус. Как ни крепки и высоки тюремные стены, а правды не утаишь. Удивился старый кузнец, что вот оно, железо, где сгодилось, вот как обернулось, что и оно, родимое, в арестантских руках грозно заговорило, загремело, голос подняло за правду-матушку.
Он-то, Томас, знал, что железо, хоть какое-никакое, а всегда сгодится, на снасть, на всякое рабочее, мастеровое орудие... Хлеб растить, поля пахать,без него не обойдешься... Траву косить, скирды возводить, чтобы перезимовать и скотину до весны продержать, концы с концами свести,- опять же, железо. Верно, что из него и всякое смертоубийственное оружие мастерят, друг другу на пагубу. Но все ж, кому-кому, а Томасу, сызмала перенимающему кузнечную науку у отца, Тевоса, железо - это польза и благодать. В умелых, сноровистых руках оно и есть орудие - орудие труда. И служить бы ему во веки веков добру и благодати. И зачем железу быть цепями - оковами на руках, кандалами; зачем ему рты затыкать, волю душить, замками и воротами казематы всякие ограждать! Нет же, во благо должно идти железо! А где еще не служило - пусть впредь послужит, чтобы люди по-людски и жили, добра наживали, с нуждой и голодом покончили!
И то, что в каземате кандалы-оковы загремели,- так они гремели - говорили точь в точь о том, что у Томаса на сердце наболело. Кто волю людям нес? Кто заступником им стал? Конечно же, Гачаг Наби и Гачаг Хаджар, их удальцы-молодцы, ополчившиеся против мироедов и насильников! И те, кто помогал им, укрывал их, кормил, чем бог послал!
И гордился Томас, что всем сердцем он на стороне Гачага Наби. И воодушевлялся тем, что оно, сердце, вторит ропоту и бунту в каземате. Он-то видел, что ни Наби, ни Хаджар никто другой из гачагов не печется о своем, никакой себе выгоды-поживы не ждет. Слышал он о большой награде, объявленной за поимку, выдачу Наби,- сулили даже возвести в бекское сословие, землей, поместьем наделить. И Наби знал об этом. А вот никто не позарился на жирный куш, никто не пошел на подлость и на предательство. С голоду умрут, а подачки подлой не примут. Кремень-люди и помогать им - тоже ведь храбрость. Подвести их под удар, выдать их - подлость. Выдай, положим, он, Томас, офицеру тому тайну, заикнись о затее гачагов,- потекло бы золото из царской казны ему в руки, и бросай, скажут, Томас, свою кузню, самое малое - будь старостой своего села Каравинч и цепочку золотую на груди носи... Шагай-расхаживай по селу, грудь колесом, нос кверху, полы голубой чохи развеваются, ходи, как пуп земли, подмигивай молодицам розовощеким, крути себе ус, пальцем о палец не ударь, все равно, глядишь, на месте твоей развалюхи - хоромы в два, а то и в три этажа, крытые красной жестью, с петухом расписным... Словом, катайся себе, как сыр в масле, живи припеваючи. Не месил и не пек, а в руках - колобок, ешь, надувайся, вширь раздавайся! Чего проще,- продать - раз плюнуть!
Тогда, как говорится, и власть в руке, и сласть в кулаке! Нет, тогда бы железо по-другому зазвенело- заговорило. Тогда бы оно сказало:
- Ты, сын Тевоса, Томас, насквозь труха, иуда, каких свет не видел, ты предал кунака, с которым хлеб- соль делил, ты предал друга за тридцать сребреников. Грош цена твоей золотой цепочке старосты, кресту, врученному от имени царя-батюшки, твоей чохе льняной, расшитой! И этой твоей папахе, спеси твоей петушиной!
Да, думал Томас, плевое было б дело,- без труда вынуть золотую рыбку из пруда, и вдруг, одним разом, выбиться из грязи в князи. А какой ценой?
