Полковник продолжал лукавить:
- Смею заверить ваше высокопревосходительство, что почитаю превыше всего скромное служение под вашим началом! Если у вас нет оснований для недовольства мною, покорнейше прошу не лишать меня своего высокого покровительства!
Наместник, давно уже привыкший к подобным излияниям, похлопал верного служаку по плечу.
- Пора, батенька, пора господину полковнику возглавить полицейский сыск на Кавказе!
- А как, позвольте спросить, сложится участь теперешнего начальника?
- Как? - густые брови наместника сошлись на переносице. - В отставку!
Полковник, злорадствуя в душе, выдавил из себя со смиренным видом:
- Но ведь я по чину...
- Приведем чин в соответствие! - наместник самодовольно хлопнул ладонью по столу! - Мигом!
Полковник, с загоревшимися по-кошачьи глазами, склонил голову.
Наконец-то! Как давно уже лелеял он мечту о генеральских погонах. Задыхающийся среди бумажной мороки, жаждавший вырваться, добиться положения, ходить в галифе с лампасами, наконец, избавиться от опостылевшей жены, от которой вечно исходил запах квашеной капусты, отхватить себе какую-нибудь молодую княжну и жить припеваючи. Он знал, то, что несбыточно для полковника, то станет возможным при генеральском чине. Хоть оставшуюся жизнь прожить в веселье и благоденствии! Давно ждавший этой благословенной поры, полковник даже дыхание затаил. И потому не спешил уйти. Наместник, уже успокоившийся, взял за руку склонившегося перед ним служаку, стал вразумлять его:
- Всё зависит от того, как вы распорядитесь вот этим материалом. Какие выписки сделаете, как построите работу. Наместник повысил голос: - Все зависит от того, сумеете ли вы взвалить всю вину и ответственность за происходящие в Зангезуре события на вашего предшественника, не просыхающего от возлияний! И черным по белому изложить, что, вот, мол, до чего дело дошло. Ну, про бездействие сыска и так далее, не забудь и про портрет этот, 'Орлицу Кавказа', - вот как, мол, разбойницу-татарку превозносят. - Полковник, уразумев, кто должен стать 'козлом отпущения', со всем пылом изъявил готовность:
- Понимаю. Генерал наш обязан был предупредить всякое проявление недовольства и смуты, пресечь на корню гачагский разбой, - при имеющихся средствах сыска. А он проморгал.
Наместник добавил: - Не лучше нашего - и елизаветпольский генерал-губернатор: проворонил Зангезур, оставил уезд без надзора - потому и пожар разгорелся! Гачаги разбойничают, да и среди благородных сословий, чиновных господ, глядишь, стишки крамольные строчат, романсы всякие поют, декабристские мечты лелеют.
- Совершенно верно. - Канцелярист Игнатьев все еще стоял 'смирно', держа в руках охапку бумаг.
- Велика наша империя и сильна. Но надо оградить ее от посягательств. Чтобы наш двуглавый орел продолжал реять над Кавказом, чтобы наш победоносный стяг, водруженный на его вершинах, оставался неколебимым! Везде и всюду - на севере, западе, юге, востоке-неколебимым!-Наместник уже не мог остановиться.
- Я готов доказывать свою преданность ежемгновенно! Не на словах, как иные, простите, распинаются, а на деле! - полковник устремил покорный, повлажневший от холопского умиления и счастья взгляд на главноуправляющего, и тот презрительно подумал: 'Сукины сыны! Готовы хоть на задних, лапках ходить!'
И показал на дверь.
Глава тридцать пятая
После того, как полковник, осчастливленный генеральскими планами, ретировался через массивные, орехового дерева, двери, наместник что было силы хлопнул делом Хаджар о полированное бюро.
'Надо бы и этим попам местным вправить мозги! - рассуждал он. - Вдолбить им, что всякий, кто распространяет среди черни такие вот живописные упражнения, - антихрист и враг! Подумать только, живописать какую-то худородную выскочку, сеющую смуту в империи со своим разбойником-мужем! Куда же смотрят губернаторы, куда смотрят сыскные наши ищейки!
Главноуправляющий, прервав свою воображаемую речь, круто повернулся на каблуках, подошел к бюро и, бросив колючий взгляд на ненавистную папку, приоткрыл дверь и кликнул адъютанта, стоявшего в приемной.
- Игнатьева ко мне!
- Слушаюсь...
Вскоре полковник вырос на пороге.
- Полковник Игнатьев по вашему приказанию!
- Скажи, Игнатьев, у тебя ли список осведомителей?
- Так точно, ваше высокопревосходительство. Три месяца тому назад вы сами изволили его мне доверить.
- Сколько их там, тунеядцев и забулдыг, числится?
- Да не так уж и густо... - неопределенно промямлил полковник.
- Не густо! - воззрился на него наместник. - У тебя что, память отшибло?
- Никак нет, ваше высокопревосходительство. Пока не жалуюсь.
- Так изволь отвечать точно: сколько?
- Пятеро, ваше высокопревосходительство.
- Найти всех пятерых, хоть из-под земли, и - ко мне! Немедленно!
- Как изволите?.. По одному - или всех сразу?
- Всех!
- Слушаюсь!
- Погоди! Как приведешь - в подвал. Выбрать одного - и при остальных вздуть хорошенько.
- Одного - но кого же?
- Кого захочешь...
Полковник застыл в замешательстве.
- Может всех пятерых?
- Нет, выберешь одного - и ко мне. Я сам им займусь.
- Слушаюсь... - проговорил Игнатьев, пятясь к двери, обескураженный неожиданной переменой в обращении начальника. Выйдя за дверь, полковник истово перекрестился. 'Пронеси, господи... Надо же, из- за одной 'татарки' такой сыр-бор разгорелся... Теперь-то несдобровать сыщикам... Хоть бы застать их трезвыми, господи, помилуй!
Глава тридцать шестая
Аллахверди наконец-то добрался до родного села Айин, что под горой Сингяр. Село-то не ахти какое большое, всего с дюжину дворов. А люди - кремень, умеют воевать, умеют и язык держать за зубами, можно на них положиться. Терпеть не могли наушников, но что поделать, если, как говорится, в семье не без урода. Нашелся такой вот урод и в этом селеньи. Вернее, заподозрили люди одного. Это был цирюльник Кивич Емшан-оглы. Как-то Гачаг Наби гостил у Аллахверди, решил побриться, Кивича вызвали, он бреет, а рука подозрительно дрожит. Никогда не дрожала, а теперь дрожит... Наби почувствовал недоброе, хвать у него из рук бритву. Цирюльнику к горлу приставил:
- Что, если перережу тебе горло, Кивич?
- За что, Наби? - вытаращился тот, застигнутый врасплох. Он, к тому же, выдавал себя за близкого родича гачага. - За что, ами-оглы23.
- Чего рука у тебя трясется?
- Так это от усердия, клянусь аллахом. Веси мир дрожит перед тобой, Ами-оглы!
- Люди говорят, тебе есть чего бояться. Ты вроде бы не только бреешь...
- Не пойму.
- Поймешь! Кивич взмолился:
- Могу поклясться, положа руку на Коран, что я сроду не доносил и не донесу на Наби!
- Не доносил, говоришь... - Наби, все еще не доверяя, провел острой бритвой перед носом у цирюльника, пригрозил:
- И клянусь тебе Кораном, заруби на носу: если властям продашь- кого наших-глотку перережу и башку с плеч долой!
Услышала жена Кивича, - по соседству жили, - как Наби разгневался, как грозит, чего доброго, и впрямь оторвет голову кормильцу, прибежала, еле дышит, платок с головы сорвала24, взмолилась:
