А я ему: 'Никак нет, ваше превосходительство, язык у меня не длиннее вашего' - 'Да ты знаешь, что тебя ждет?' - 'Знаю... вечная память, ваше превос...' - 'Молчать! Памяти захотелось, да еще вечной...' - 'Ну если не вечная память, так воскресение...' - 'Какое, - спросит,- воскресение?' - 'А такое,- отвечу,- был я вроде покойника, а теперь воскрес...' Тут уж главноуправляющий взбесится вконец, а может, заинтересуется: 'Что за бред? Что значит - воскрес?' - 'А очень просто, ваше превосходительство... Вы отняли имя у Дато - он и умер. А теперь Сандро умер - Дато воскрес.' - 'Ну, мы вот тебя прихлопнем - тогда попробуй воскреснуть'. Вот непонятливый его превосходительство. 'Я же помирал раньше, подыхал, как пес, а теперь уже никак невозможно, извините'.- 'Подыхал, говоришь?..' - 'Так точно, и не однажды. Как вам служил - так вроде и не жил... О ком доложил - честь заложил, кого предал - себя продал... И, конечно, его превосходительство захочет для начала вырвать у меня язык. И пусть заткнут мне рот, глотку перервут - а все равно, глядишь, пойдут слухи. 'Дато самого наместника отбрил! Дато им всю правду-матку выложил'. Так и пойдет молва гулять в народе, обрастая небылицами, и дойдет дело до того, что сам император, скажут, допрашивал нашего Дато, от его смелых речей царь стал дрожать, как осиновый лист... И все больше люди станут верить, что было именно так, потому что Дато говорил от имени всех бедных...
Глава шестьдесят восьмая
Неслыханная отчаянная сила поднималась в Дато, сила, озарившая, окрутившая его! Эта сила вознесла его из сумерек в неведомую высь, от которой дух захватывало.
'Я буду биться, как человек, умру, как человек! Не поминайте лихом Дато! Лучше помяните старым добрым вином! Выпейте за меня, Гоги и Тамара! Выпейте с гачагами там, в Зангезуре, поднимите наполненный рог и скажите: 'За Дато!' И мне этого довольно... Простите, люди. Прощайте, люди... Дато - не продажная шкура. Дато - человек! Дато не продавал никого, не думайте, не верьте. Скажите, в жилах его текла настоящая грузинская кровь. Он не гасил свет в очагах. Он не сиротил чужих детей ради хлеба детей своих. Люди земли моей, картвелы, мингрелы, имеретинцы, кахетинцы, гурийцы,- не продавал он вас, не продавал! Грузины ли, негрузины ли - не продавал!
Люди Казбека, люди Эльбруса, люди Шахдага, не верьте Сандро, верьте Дато! Пусть кровь его обагрит чистый горный снег - и останется память о нем. Дато ваш джигит, ваш абрек, ваш кунак! Дато не боится царя!
Разве Дато хуже других! Разве в нем не осталось чести? Женщины восстают, а я? Хаджар не сдается, а я? Наби борется, а я? Эх... голова моя бедовая, душа непутевая, жизнь бестолковая... Песней излейся, вольной, раздольной...'
Уж и не шептал Дато слова, не произносил их, а выпевал их в отчаянном воодушевлении, в дерзком равнодушии к смертной угрозе.
Уже подтягивались к обрыву над Курой конное стражники, солдаты оцепили со всех сторон неприметный холм. А - тихо, не идут на приступ, предполагая бог весть какую силу, может, бом
бы у них там, у смутьянов, заговорщиков, сунешься - перебьют
людей...
А сыщики пуще всех боятся, тушуются, их-то первыми хотят послать - обманом выманить 'тех' из погреба... Если пошлют - крышка им, сыщикам, прихлопнут. Потому и в душе каждый из них молится: хоть бы не меня. Другого прихлопнул не велика беда, пусть подыхает, пусть жена вдовеет, вдовушку и утешить можно, такое бывало у ищеек царских-государских, заложит за галстук, к вдове постучится:
- Открой, голубушка.
- Чего тебе надо?
- Дружка помянем, царствие небесное ему.
- Какого еще дружка?
- Мужа твоего.
Вот и теперь, иной сыщик, глядишь, помышлял и о таком исходе для ближнего своего, а не думал о том, что и к его овдовевшей молодухе может уцелевший сукин сын постучаться...
И вот команда по цепи пошла: вперед! А Сандро - если с ними - не трогать, живым взять. Его превосходительство главноуправляющий желает самолично поговорить с ним 'по душам'.
Тифлисский начальник не склонен был умалять дело с 'Орлицей', напротив, он видел в таком факте неимоверную скрытую опасность, крамольную 'заразу', которая могла разрастись в мор.
Его превосходительство, расхаживая в своем тифлисском чертоге, метал громы-молнии.
- Что за чертовщина! Под землей орудуют смутьяны! 'Орлицу' эту намалевали и пустили по свету! И этот Сандро - хорош. Водил наших людей за нос - и дал деру. Уж верно, спелся с крамольниками! В Гёрусе - узники бунтуют! В горах гачаги самочинствуют, черт бы их побрал! Много же крови попортил нам этот Кавказ. Мало нам своих русских социалистов, злоумышленников, террористов! К ногтю их всех, к ногтю! И - никаких гвоздей! А то, дай им палец - руку откусят! Тогда штыками коли, из пушек пали - а не управишься...
Глава шестьдесят девятая
Главноуправляющий был далек от щепетильных колебаний в выборе средств, от угрызений совести. Его долг - защита монархии. На то он был и поставлен на Кавказе высочайшей волей. И ему на йоту нельзя отступаться от повелений и предписаний его императорского величества.
Ему, стоявшему во главе огромной канцелярской иерархии, были совершенно чужды нравственные муки, стремление к самоочищению, то, что происходило со стоявшим внизу этой служебной лестницы Дато. Ему надо было согласиться с тем идеальным в его понимании, образом действий, который наиболее полно отвечал бы требованиям доверенной ему власти. Он должен был действовать и сверять каждый свой шаг с волей самодержца. Иного и быть не могло. Его мысль должна была работать в точном соответствии с августейшей головой. Но он не мог, разумеется, позволять себе то, что позволял царь в личной жизни, ни пикантных романов, ни тайных свиданий и посещений,- позволь он себе такое несдобровать, не миновать августейшего порицания.
Наместник - правая рука царя на Кавказе.
Ему было дано право на некоторую самостоятельность, право распоряжаться по своему разумению, но чтобы это разумение не обернулось инакомыслием...
И теперь, изливая свою досаду, он исходил именно из привычных соображений, из обязательных требований и принципов.
'Надо,- ярился он,- этому Сандро надрать уши, да так, чтобы другим неповадно было. Чтоб не смели предавать интересы империи!- наместник воззрился на портрет императора в золоченой раме и на миг, словно пристыженный холодным и властным взором, смешался: - Но как было знать заранее? Как? - он словно вопрошал портрет.- Кому, ваше величество, в таком случае, доверять? Кто бы мог подумать, что человек, старательно трудившийся, получавший солидную мзду, окажется столь неблагодарным? Более того, переметнется в стан наших врагов, против монархии пойдет.- Оторвав взгляд от портрета государя, который, казалось, глядел с горькой усмешкой, наместник набычился и заметался по роскошному залу с зеркалами.- Как быть?..'
Он дернул сонетку звонка. Вошел секретарь - полковник.
- Слушаю, ваше превосходительство.
- Начальника штаба ко мне.
- Я как раз хотел доложить: господин генерал сам явился.
- Пусть войдет.
Рослый представительный генерал переступил порог.
Наместник показал на кресло и угрюмо изложил ситуацию, о которой начальник штаба в общих чертах знал,- наместник акцентировал его внимание на Зангезуре, сообщил о реляции царю, о вероятно существующем крамольном брожении умов, а то и существовании подполья в Тифлисе, о чем дает основание думать портрет 'Орлицы', написанный неизвестным лицом.
- Как это все назвать, генерал? Генерал устало пожал плечами:
- Гм... полагаю, что это дело обычное.
- Обычное? До каких же пор эти беспорядки будут обычным делом?
- Ваше превосходительство, Кавказ есть Кавказ. Побуянят - и уймутся.
- Не унимаются, генерал,- сокрушенно покачал головой наместник.- Более того, норовят нам ножку подставить... Надо дать им по носу.
- Стало быть, двинуть войска?
- Именно,- наместник пощипал и взлохматил усы, как бы наглядно демонстрируя требуемые действия.-
