Дато отшвырнул осушенный рог.
Рог ударился о деревянный настил, загремел.
Те, снаружи навострили уши: что это Дато шумит?
Дато ощущал за собой неодолимую силу. Ему казалось, что Наби и Хаджар смотрят на него.
Пусть Наби далеко в горах, пусть Хаджар в каземате, но их взоры проникают сквозь скалы, стены, решетки, штыки, перелетают через вершины, через воды Куры...
Гачаги видят его.
И не только они. Кажется Дато: весь Тифлис высыпал на улицы и площади, толпы усеяли склоны, до самой Мтацминды, и среди них - гордая Медея, взявшая детей на руки. И в глазах ее нет обычной усталой и печальной укоризны, нет, она может теперь гордиться своим Дато, она любит его, жалеет его, и в глазах ее слезы: 'Не бойся, мой Дато! Я знаю, что ты не мог иначе... Прости меня... Я хотела видеть тебя человеком... Я хотела, чтобы детям твоим не пришлось краснеть и стыдиться за отца своего...'
Удивительные картины представали в его воображении. Они были отчетливы и подробны, как явь.
Он представлял, как молва летит из уст в уста, через дворы, заборы, улочки Тифлиса, и ему виделись орлы, реющие над Мтацминдой - горой Шейх Санана, как называли ее жители-мусульмане, и эти орлы наводят на мысль о легендарной 'Орлице'.
Тифлис - от мала до велика, стар и млад - жил думой о героях, воодушевлялся их примером, молва о них шумела в духанах и лачугах, усадьбах и особняках...
- Ай, да Дато!- дивились люди.- Был сыщик, и вдруг - абрек! Надо же! Да он, видать, с самого начала и был абреком! А к ним позатесался с умыслом! Под самым носом у наместника орудовал, всю их подноготную узнал! Кто знает, еще чего отколол бы! Может, в доверие втерся, чтобы потом до самого императора добраться. Подстеречь - и кокнуть в укромном уголке!
Другие могли досадливо отмахнуться: брехня, мол, это все, Дато как был кутилой, так и остался, куда ему в герои лезть, только и знал, что по кабакам шляться, в казино деньги продувать.
Видно, мало ему было казенных харчей, вот и снюхался, наверное, с каким-нибудь подпольным мошенником, чтобы нажиться на фотографиях, открытках или фальшивых монетах. Может, и контрабанду возил морем... Разжился, денег куры не клюют, вот и сорил направо-налево.
И пошли бы чесать языками: дескать, то-то и власти всполошились, смекнули, что в обороте денег больше отпущенных из казны, и напали на след, оказывается, видишь ли, этот Дато фальшивые ассигнации печатал, по Куре до Каспия на лодках сплавлял, или, опять же, на арбе до железной дороги мешками перевозили, а там, тайным путем по глухим городкам... а золото им в карман рекой текло...
Иные рады бы навыдумывать и похлеще, мол, фальшивые ассигнации и монеты за границу контрабандой вывозили, золото из казны имперской - псу под хвост... Вот, дескать, и прижали молодчиков, живыми схватят, выпытают, что да как, и под петлю... Да, с царем шутки плохи.
Но ведь найдутся и такие, которые все истолкуют, все поймут, как есть. И действительно, уже среди споров и кривотолков проглядывала правда.
И у этой правды были убежденные приверженцы, доказывавшие, что вся эта история связана с 'Орлицей' что, как по всей империи, так и здесь, закипает волна ропота и гнева против 'царя-батюшки', против его прихвостней. Даром, что ли, бомбу швырнули в царя - и где?- в самом Петербурге! В самой России были и есть отчаянные смельчаки! И теперь есть такие сорвиголовы, которые непрочь 'угостить' царя свинцом. Вот и наш Дато заодно с ними... У нас тут абреки, и у них - в Петербурге - свои 'абреки'.
Рассуждавшие таким образом тоже не могли обойтись без вымысла. По слухам, говорили они, Дато, переодевшись пастухом убогим, с палкой кизиловой в руке, хаживал в горы, к самому Наби похаживал, совет держал, как сообща служивых бить. Даже, вместе через Араке переплыли, мироедов таможних потрепали, а Дато прозвище дали - Гюрджи-оглы, что означает 'Сын грузина'... Кто, как не Дато, мог тут, в Тифлисе, о гачагах молву пустить, кто, как не он, мог еще открытки с 'Орлицей' сработать... Дато, видать, и есть наш главный абрек, и никто ему не указ, чихать ему на власть. Иначе зачем было двинуть такую силу против него? Куру с обоих берегов оцепить? По тифлисским улицам носиться, посты расставлять чуть ли не на каждом углу?..
А над Тифлисом, и вправду, парили орлы, кружили...
Главноуправляющий в невеселых размышлениях взглянув в окно, заметил высоко в небе величавых птиц - и нахмурился - принесла нелегкая...
'Пальнуть бы по ним, хоть из пушки' - подумал в сердцах его превосходительство.
Увы, это было бы нелепостью.
Видел орлов и Дато сквозь проем на крыше погребка. Видел - и радовался их вольному полету, воодушевлялся надеждой.
Они господствовали в небе.
Они вольно реяли над удивляющимся городом, гордые обитатели кавказского неба, крылатые небожители, ангелы свободы!
Набожные старики вздыхали: знать, прогневался господь бог на рабов божьих, небесных вестников послал...
Пристальный взгляд различил бы две противоборствующие стороны в империи. На виду - регулярные императорские полки, воинство главноуправляющего, жандармы, полиция, ищейки...
А в недрах, в глубине - угнетенные и обездоленные люди, порабощенные народы, отважные бунтари. Верно, что самовластье пока было куда сильнее, в тысячу раз сильнее... Но если ряды низов, разрозненные дружины борцов еще не могли обозначить единый сплоченный фронт, то это сплочение угадывалось в будущем.
И если силы царя неотвратимо шли к еще невидимому печальному закату, то вторые, подспудные силы упорно продвигались к медленно встающей солнечной заре завтрашнего дня... И на еще сумрачном, подернутом тучами горизонте уже пробивались первые лучи этой желанной и долгожданной зари...
И отважные вольнодумцы, подвижники и тираноборцы всем сердцем верили, что власть тьмы не может длиться вечно на свете:
Товарищ, верь! Взойдет она, Звезда пленительного счастья! Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена!
Они жили пророческим предчувствием, что начало двадцатого столетия сулит 'неслыханные перемены, невиданные мятежи'. И в итоге будет нанесен сокрушительный удар по власти тьмы, царившей на протяжении долгих веков!
Дато был одним из тех, оступавшихся, заблудшихся, но совестливых граждан империи, которых предгрозье заставило выпрямиться и прозреть.
Он предпочел ошейнику сатрапа стезю борца. В руке его был только пистолет, но за ним стояли незримые полки.
Он ждал часа.
Приказ главноуправляющего: 'Взять живым!'
Прозвучала команда.
Голубые мундиры, серые шинели двинулись вперед. Что могли поделать сочувствовавшие Дато? Все попытки помочь были обречены.
Не было у них оружия, не было ничего, кроме гнева и ненависти к этой прогнившей власти.
Глава семьдесят пятая
Дато дрался как лев.
Узкое окно превратилось в бойницу.
Он уложил выстрелами пару сыщиков в гороховых пальто. Котелки покатились по склону горы. Двинулись цепью жандармы. И их настигли меткие пули. Один из них, раненый, взвыл от боли. Другой уполз за валун, волоча раздробленную ногу. Вскоре из-за кустов тамариска показалась круглая фуражка без козырька: жандарм.
В подземелье - тихо. Дато нажал на курок. Щелкнуло. И все. Пули израсходованы.
Метнулся к дальнему углу - оттуда лестница круто спускалась к обрыву над Курой.
Но в щель разглядел: штыки.
Он был в капкане.
- Эй, шкура, сдавайся!- взвился где-то близко гнусавый крик.
- Сдавайся, Сандро! Все выходите! Кто добровольно сложит оружие - тому именем его императорского
