деревом - свалило б его ветром, бурей, ураганом за эти долгие века. Но монархия была сама такой стихией, которая привыкла давить, крушить, порабощать слабых, ломить встающих на пути - это составляло существо самовластья. И хотя царь сменял царя, наместники, губернаторы, столоначальники сменяли друг друга - не менялась природа строя. Не менялась тирания, не становилось легче жить и дышать униженным и задавленным. Все тот же гнет.
Только все более изощренный. Раздоры проникали даже в высочайшую семью, раздор царил в верхах, между власть имущими шла грызня, между министрами, между сатрапами и столпами империи.
Но трудовой люд, разноплеменную, многонациональную массу отличала спайка, готовность к сочувствию и помощи. Но когда вставал вопрос о существовании власти и господства, верхи объединялись, господа угнетатели сплачивались против угнетенных, отложив до поры выяснение своих отношений. И воинство, как правило, послушно повиновалось генералам и командирам, шло на смерть за боготворимого батюшку-царя.
Сражаться с таким могущественным врагом было доблестью. Жажда света и свободы поднимала угнетенных на вооруженную борьбу.
Эта святая жажда зажигала сердца не только в горах Зангезура, она порождала повстанческий порыв по всей округе, будоражила Тифлис, где восседал наместник его императорского величества. Люди в убогой одежде, в рваных отрепьях, но с чистой и отважной душой обращали в знамя эту жажду света, .шли на бой против монархии, гибли под этим знаменем. И умирая, они не теряли надежды, что их светлые чаяния вовеки не угаснут! И их поверженные знамена вновь подхватят сильные и отважные руки и подымут на новые вершины! Отважные борцы не верили в то, что умрет их дело, их порыв, их подвиг. Нет, в их сердцах и в смертный час цвели надежды на конечную победу.
И их грузинские, армянские собратья жили этим порывом. Доблестные сыны и дочери Кавказа, сплачивались против опоры самодержавия - беков и ханов, меликов, ростовщиков. Разве надзиратель Карапет, и знать не знавший о Дато, служивший властям, не ступил на тот же путь? Верно, он еще не выпустил из рук связку тюремных ключей, но в решающий час, на крутом повороте, он был готов стать на сторону гачагов. И напоив жандармского соглядатая, передав слова Хаджар по цепочке - он уже становился связным гачагов...
Гачаг Наби издалека заметил две фигуры, движущиеся наверх, карабкающиеся по крутым уступам к скалистому гребню. Вскоре он узнал в идущих Аллахверди и Томаса. Наби устремился навстречу друзьям, и вихрь вздыбил полы бурки наподобие крыльев...
Глава девяносто первая
Сардару его императорского величества на Кавказе, дабы отвести 'дамоклов меч' высочайшего гнева, нависший над головой, надлежало как можно скорее подавить гачагское движение, выкорчевать его. Ему надо было разгрызть этот 'крепкий орешек' и водворить порядок в кавказских краях, порядок, который мог бы стать примерным по степени послушания для других вотчин империи.
Добьется он порядка - и царь сменит гнев на милость, и снова можно будет 'упрятать джинна в бутылку'.
Иначе таких 'джиннов' еще не раз пришлось бы получать по фельдъегерской почте.
И первый удар пока надо было обрушить на Дато.
Уже зажгли многочисленные свечи. Наместник извлек из сейфа царское послание и перечитал его, затем снова спрятал, запер сейф и положил ключ в глухой ящик стола. Встал и нажал кнопку звонка.
Вошел адъютант.
- Приведи ко мне арестованного. В наручниках, в кандалах...
- Прошу прощения, вы, кажется, не давали распоряжения насчет кандалов, ваше превосходительство, - промямлил адъютант.
- Исполняй приказ.
- Слушаюсь.
- Или уже и железа у нас не хватает?
- Хватает, ваше превосходительство, с избытком.
- Ступай.
- Слушаюсь.
- Да поживей.
- Ваше превосходительство, - адъютант задержался у дверей, - эта процедура требует времени...
- Мигом! И - чтоб у моих ног валялся! Нечего церемониться!
- Так точно, ваше превосходительство.
- Я ему покажу, где раки зимуют!
'Я заставлю его охаять своего кумира! - продолжал уже мысленно наместник.Пусть настрочит письмо собственноручно своим гачагам... Выспрошу у него, кто сообщники... И пусть его поведут, в цепях по тифлисским улицам... Его императорское величество удостоил нас высочайшим доверием и облек полномочиями не для того, чтобы мы позволяли здесь бесчинствовать всякой нечисти!'.
Адъютант уже покинул кабинет. .
'Ежели так дело пойдет, я сам отправлюсь в уезд, к их разбойному логову! В рог бараний согну! Велю привязать трупы смутьянов к конским хвостам и поволочить по Гёрусу... Пусть полюбуются. На костре велю сжечь - пусть нанюхаются! Пусть знают, что терпению и милосердию нашему есть предел! Стали бы мы щадить их святыни? В конюшни обратили бы мечети! С землей сровняли бы, прах развеяли бы по ветру! Их благолепные храмы дотла бы разорили! А ведь не трогаем, щадим, терпим! Почему? Чтобы им, мусульманам, чер.т их побери, вдолбить в башку, что мы их благодетели и покровители!'.
Глава девяносто вторая
Согласно указанию властей предержащих гёрусская крепость была строго ограждена от внешнего мира. Заключенные в каземате не имели ни малейших сведений о происходящем за его стенами...
Хаджар находилась в центре внимания и охраны, и самих узников. Она не была обычным арестантом - она была возмутительницей спокойствия, волшебной Орлицей.
При всей изолированности, она чувствовала нарастающее напряжение положения, догадывалась, что власти принимают усиленные меры по поимке и уничтожению гачагов.
... Она предавалась воспоминаниям, мысленно обозревая пройденный путь, сердце щемило при мысли о светлых молодых днях, когда она тягалась с Наби на спор в верховой езде, бывало, и догоняла, и обгоняла... Вспоминала походы, переходы через Аракс, бои и стычки...
Цепи не могли сковать ее память.
Жгла ее тоска по сосланным на каторгу братьям, по покинутому очагу. Но эта же боль придавала ей решимости, воспламеняла жаждой возмездия и борьбы.
Крепилась, не давала воли слезам, не заходилась истошным криком и стоном перед врагами, не рвала на себе волосы в отчаянии.
Нет, ее гнев распалялся от этих бед еще неистовее, ее ненависть становилась еще беспощаднее.
Немало насмотрелась она кровавых боев, и сама попадала в переделки не раз, по всей округе, у берегов Хакери или Баргюшада, сбегающих с гор, не раз выходила с честью из испытаний. Каждая стычка, каждая передряга была для нее боевым уроком.
Вспоминались ей бои в турецких краях, на кручах, переходы за Араратом, баргюшадские баталии, праведное возмездие, постигшее жестокого Нифтали-бека, юзбаши Асада... И еще немало боевых дел, отнюдь не шуточных... Тяжкие, выстраданные уроки борьбы...
И вот она - в темнице.
Это было испытанием, быть может, тягчайшим, из всех, выпавших на ее долю. Словно все удары, нацеленные на нее, теперь соединились.
И началось грозное, зловещее противостояние... С одной стороны
- военные части, бекские дружины, хорошо вооруженные. С другой
- люди Наби.
Первые хотели добиться своего малой кровью. Гачаги тем более стремились избежать потерь.
Конечно, борьба при таких обстоятельствах шла с обоюдными хитростями. Но если гачаги шли на эти хитрости и маневры не от хорошей жизни, это часто было единственным спасительным выходом, то власти изощрялись в самых вероломных средствах, не брезгуя ничем. Они хотели в первую очередь обезглавить движение.
Лучшие офицеры ломали головы: как поймать или обезвредить вожака, сочинялись всякие тайные
