'Недреманное око' его императорского величества, тем временем, усердно наблюдал уездного начальника.
Он аккуратно строчил доносы на Белобородова.
Соглядатай в эполетах чернил Белобородова, который-де со своими 'продекабристскими' настроениями и 'странным либерализмом' один и виноват в том, что очаг крамолы в уезде не погашен, а напротив, разгорается с угрожающей силой. В ход шли и упоминания о подозрительных литературных пристрастиях полковника, о 'вольнодумных стихах', которые он читает... Конечно же, при таком 'либерализме' и отсутствии твердости становятся возможными всякие преступные выходки и демарши, наподобие бунта в гёрусском каземате. Да, крепко вцепился его недреманное высокоблагородие в полковничью глотку - мертвая хватка!
Очевидно, доносы царского соглядатая, летевшие в Петербург, усугубляли раздражение царя в отношении главноуправляющего. Упреки самодержца имели более глубокую основу, чем это могло показаться на первый взгляд,-дело было не только в том, что главноуправляющий неосторожно переслал послание уездного начальника царю, а и в том, что сведения самодержца о реальных сложностях черпались из источника, намеренно достаточно мутного.
... Хаджар, чувствовавшая, что положение осложнилось, не отказалась от своего намерения - довести подкоп до конца.
Быть может, ее решимость поколебали известия о хлынувших в горы царских войсках?
Нисколько.
Одно ее смущало и тревожило: время. Продолжая подкоп, она вынуждена была смириться с мыслью о необходимости помощи извне... Иначе ведь упустишь момент, осенние холода были не за горами, - холода, которые заставят перебравшийся на эйлаги народ спуститься вниз, и тогда, вольно или невольно, раздробится сила, на которую можно было бы сейчас опереться...
В таком случае, думала она, дело может убыстрить и спасти встречный подкоп в нужном направлении, и надеялась, что удастся передать на волю Гачагу Наби эту идею.
Дело осложнялось еще и тем, что Карапет уже несколько дней не мог возобновить контакт с узницей: царский 'глаз' усилил надзор.
Наконец, Карапет решился пойти на уловку, умаслить соглядатая его императорского величества. Как-то подошел к офицеру, во дворе каземата.
- Ваше благородие, не удостоите ли нашу семью чести?
- О чем ты?
- Хочу пригласить вас в гости...
- А-а... по какому случаю?
- Ну, как вам сказать... хочу, чтоб вы отведали наших яств...
- Хитер...
- Вы не подумайте... Я от чистого сердца. Тутовка у нас отменная... Вам ведь тоже нужен отдых... развеяться надо.
- Некогда.
- Но почему, ваше благородие?
- Служба.
- Мы все служим. Но, как у русских говорят, делу время, потехе час...
- Оно-то верно.
- Да, да, служим верой и правдой царю-батюшке, дай бог ему здоровья.
- Не могу, - отмахнулся офицер, зевнув.
- Клянусь, не пожалеете, - не отставал Карапет. - Ну, чарку-другую за здоровье его императорского величества.
- Что ты так расхваливаешь свое 'зелье'? Крепость какая?
- Этого я не могу сказать с точностью. Но спичку поднесешь - горит синим огнем.
Офицер усмехнулся.
- Так уж и горит? - полюбопытствовал он.
- Христом богом клянусь,- перекрестился Карапет.
- Пробовал я вашу тутовку.
- Такую - никогда.
- Ну, будет врать.
- Честное слово! Попробуйте - увидите.
Офицер приостановился, покосился на низкорослого Карапета.
- Напоить, значит, хочешь?
- Угостить, ваше благородие.
- Настырный ты, однако...
- Мы гостей любим... Вы же тут без семьи... Дом далеко, жена далеко...
- Нет у меня никакой жены.
- Как?
- Так. Холостяк.
- Тем более. А как же, извините, ваше благородие... без семьи? Трудно же...
Офицер вздохнул, не сводя взгляда с Карапета, застывшего с просительным лицом перед ним. При упоминании о семье ему вспомнилась белотелая дама, с которой у него был роман.
- И барышни у вас нет? - простодушно удивился Карапет.
- Есть. Далеко.
- Пусть приезжает...
'В эту дыру?' - усмехнулся про себя офицер и не ответил.
- Пусть, говорю, приезжает. Здесь хорошо. Природа, воздух.
- На кой черт! - с досадой проговорил господин Быстроходов. - Вот кончу дела и уеду в Петербург.
- А если останетесь в Зангезуре?
- То есть?
- Ну, уездным начальником, например.
- С чего ты взял?
- Слухи ходят. Все говорят, что вы 'царский' человек.
- Как это 'царский'? - насторожился офицер.
- Вас царь, наверное, жалует...
- Жалует или нет - служу.
- И я служу!-подхватил тюремный надзиратель.-Да святится имя его! Как христианин говорю.
- Ну и служи...
- Я молюсь на нашего царя! - Карапет в порыве 'верноподданнических' чувств приложил руку к сердцу. - Как ваша душа,
- он коснулся офицерских аксельбантов, - так моя душа! Одинаковая, христианская... Поэтому, говорю, не откажите в любезности зайти, а?
- Ну, шут с тобой! - согласился тот.
Карапет чуть не подпрыгнул от радости, довольный тем, что удалось-таки уломать офицера. И как ему раньше не пришло в голову!
Вечером они уже сидели за столом в скромном жилище на окраине Гёруса, выпили чарку-другую, закусывая жареным цыпленком, домашними соленьями.
Затем, улучив момент, Карапет стал наливать себе в чарку из кувшина чистую воду и пить вместо водки, кряхтя и морщась всякий раз, смачно обгладывая цыплячьи ножки и отирая тыльной стороной ладони свои лоснящиеся усы.
Тутовка возымела действие.
Господин капитан расстегнул ворот мундира, завалился на бок и осовело уставился на бутылку. Затем вылил в медную миску остаток тутовки и поджег спичкой: взметнулось голубое пламя.
- Пусть гор-рит... - пробормотал он заплетающимся языком.
- Пусть сгор-рит... к чертовой бабушке... - Дальше, после бессвязного бормотания, опьяневший в дым офицер завалился на лавку и захрапел.
