оскорбленных', у которых чаша терпения вся до краев полна! Это было рождение нового эпоса народного подвига, которому жить в веках. Слово, песня, сказ, исторгнутые из сердца народа, издревле запечатлевали живую летопись борьбы, передавались из уст в уста, из поколения в поколение, становясь неисчерпаемым родником для грядущих творцов, возрождаясь вновь и вновь, обретая новую силу и звучание, клокоча, бушуя, бунтуя, как мощные горные водопады...
Захваченные всецело идеей служения народу, такие, как Андрей, Людмила и их единомыслящие ровесники видели естественную связь народных песен и сказаний с бытием народа. Народный гений был первоосновой, из которой преемственно черпали поколения, сменяющие друг друга, и это обеспечивало совершенным творениям долгую жизнь, и герои, порожденные одним народом, становясь художественным и литературным достоянием других народов, вырастали в героев всего рода человеческого.
Но молодые радетели народного блага, при всей серьезности своих подвижнических намерений и занятий, ощущали неутолимую жажду борьбы; их пылкие мечты занимали люди реального действия, их сердца бились пока еще несбыточной и наивной мечтой сплоченного и дружного тираноборства... Их влекла к себе романтика далекой животворящей легенды, и они хотели бы причаститься к ней не только словом, но и делом. Как бы ни выглядели неравными противостоящие силы, каким бы колоссом ни представал царизм, логика истории общественного движения была неумолима! Хотя и ни декабристы, ни народовольцы, ни гачаги не могли сокрушить монархию и были обречены на поражение, на арену выходила и крепла сила, которой суждено было стать могильщиком самодержавия. Эта сила, зреющая на фабриках и заводах, в шахтах и на промыслах, еще не предстала во всеоружии, но она выказывала себя там и тут нарастающим упорством и отвагой.
Два русла трудового фронта, пролетарский и крестьянский еще не соединившиеся в один мощный поток, тем не менее уже обозначали этот порыв к единению.
Конечно, наши молодые правдоискатели-подвижники, в своих пылких мечтаниях и наивных умозрениях могли, в лучшем случае, только смутно догадываться о грядущей роли этих зреющих общественных сил, но в их сердцах уже горел священный огонь возмездия. Настал день, когда 'Орлица Кавказа', написанная дерзкой кистью далеких друзей, 'долетела' и до старого петербургского особняка княгини Семеновой.
Людмила с Андреем пришли в восторг, разглядывая фоторепродукцию: это было больше, чем картина, воплощение окрепшей кисти - это был клич!
И вновь оказалось, что нельзя однозначно отвечать на вопрос:
'муза или меч?'
И муза, и меч! Их союз чудодейственен!
'Струн вещих пламенные звуки' всегда воодушевляли борцов. Борьба без песни обойтись не могла. Пусть даже и безыскусная песня, зато от сердца идет...
- Знаешь, что я надумал, - поделился Андрей заветной мечтой с Людмилой. Побывать бы там. Увидеть бы воочию отважных горцев...
- На Кавказ?
-Да.
- Я... готова...
- А как на это посмотрит Пелагея Прокофьевна?-скептически усмехнулся Андрей, - Думаю, наше 'предприятие' не приведет ее в восторг...
- Верно... Но надо попытаться уговорить ее.
- Не стоит ее посвящать в истинную цель... Едем собирать материал: так-то будет спокойнее.
- Пожалуй, ты прав. Тем более, у нее сложилось уже благоприятное представление о тамошних литературных образцах... Поверит...
Людмила обрадовалась несказанно. Ее серые глаза лучились.
Она прошла в покои старой княгини, сидевшей в кресле и читавшей пожелтевший номер 'Русской старины'. Обняла ее за худые, острые плечи, взглянула на раскрытые страницы: 'Восточная поэма на смерть А. С. Пушкина'.
- Бабушка, ты - прелесть!
- Полноте! - незлобиво проворчала та. - Стара для комплиментов.
- Нет, правда! А что ты это читаешь? - лукаво полюбопытствовала внучка.
- Вашего кавказского поэта...
'Ломоносов красотами гения украсил обитель поэзии
мечта Пушкина водворилась в ней.
Державин завоевал державу поэзии - но властелином
ее Пушкин был избран свыше.
Карамзин наполнил чашу вином знания - Пушкин выпил
вино этой полной чаши...
...Удалился ты от земных друзей своих - да будет
же тебе в небе другом милосердие божье.
Бахчисарайский фонтан шлет тебе с весенним зефиром
благоуханье роз твоих.
Седовласый старый Кавказ ответствует на песнопения
твои в стихах Сабухия...'
- А чем тебя заинтересовали эти стихи?
Пелагея Прокофьевна вскинула укоризненный взгляд.
- Как - чем? О Пушкине же... Твой покойный дед знавал Александра Сергеевича... Стало быть, и там - на юге, оплакивали Пушкина - благородные люди.
Старая княгиня отложила журнал на колени, провела дрожащими руками по подлокотникам, вздохнула с горечью.
- Господи, сколько дорогих имен... Отольются царю ваши слезы... Отольются...
Глава восемьдесят четвертая
Гачаг Наби, наказав своим людям позаботиться о грузинских друзьях, накинул бурку и отправился на другой край плоскогорья.
Он чувствовал себя в долгу перед своими гостями, перед незнакомым и благородным их спасителем Дато, который наверняка попал в лапы своих недавних работодателей, а теперь - разъяренных судей.
Он был бессилен предпринять что-либо сейчас для Дато-сейчас, когда Хаджар в каземате и с каждым часом суживалось вражье кольцо.
Быть может, лучше было бы Гоги и Тамаре не пускаться в долгий путь, а скрыться там же, попытаться с помощью друзей выручить или, по крайней мере облегчить участь схваченного товарища? Но, должно быть, опасность была велика и у них не оставалось иного выхода.
Уединившись среди скал, Гачаг Наби погрузился в невеселые думы.
Но что они могут здесь, эта прекрасная, отважная и, должно быть, любящая пара? Вправе ли он подвергать их риску, держать при отряде, который с минуты на минуту может ввязаться в бой...
В голову приходила почти невероятная, мечтательная мысль: вызвать Хаджар, предоставить ей вести отряд, а самому отправиться с несколькими людьми в Тифлис... Но и толком не знал, чего можно добиться в этом далеком городе для освобождения Дато.
Для Наби выручить друга из беды было вопросом чести. Дато - незнакомый, далекий, становился для него столь же дорогим человеком, как его родной брат Мехти, как Тундж Вели, как все соратники...
Солнце клонилось к закату.
От скал потянулись длинные тени. Голоса необыкновенно ясно и звонко разносились окрест.
Все ярче мерцали низкие звезды.
Сквозь сгустившиеся сумерки, почудилось, донесся незнакомый голос:
- Здравствуй, Гачаг...
- Здравствуй, гость...
- Ты узнал меня?
- Ты... Дато...
-Да...
- Как славно!.. Твои друзья мне все, рассказали... Я разбужу их! Пойдем к алачику. Вкуси хлеба с нами!
- Это невозможно...
- Почему?
- Я в темнице...
- Как вызволить тебя?
- Увы, мой друг...
