- А как наша 'христианка'?- Людмила переводила испытующий взгляд на Тамару.- Как ты смотришь на движение гачагов?
- Как я - так и она,- опережал ответ неуемный Гоги.
- Я?.. Мое место там, где Гоги,- вспыхивала Тамара и смущенно добавляла:Честно говоря, я не представляю, как я могу стрелять... убивать...
- Ясно...- разочарованно вздыхала Людмила.- Ты - против кровопролития...
- Не знаю. Я сама себя еще не знаю... Но я считаю - надо помогать всем, кто борется за правое дело.
- Помогать - но как?- не отставала решительная Людмила.
- Всем... Всем, чем можно.
- С оружием в руках?
- Если придется...
Андрей укоризненно косился на подругу. Но Людмилу не так-то просто было унять:
- А за помощь - могут и подстрелить...
- 'Суждены нам благие порывы', - грустно вздыхал Гоги.
- Ты говорил вот о кавказской женщине... И у нас были воительницы... Против Наполеона сражались...- И Людмила рассказала о храбрых русских женщинах, о декабристских женах.
... Вскоре Гоги с Тамарой пришлось расстаться и с друзьями, и с Петербургом; их исключили из академии без права поступления в другие учебные заведения. Наверное, донес кто-то об их горячих речах.
Глава восемьдесят вторая
В доме старой княгини остались кавказские этюды, которые Гоги подарил петербургским друзьям.
Андрей и Людмила любовались акварельными пейзажами, портретами, зарисовками, из которых представал далекий край, первозданная стихия диких гор, ущелья, где 'мчится Арагва в тенистых брегах', мужские и женские образы, гордые, сильные люди... На этих, еще быть может, несовершенных созданиях лежала печать дарования и истинного вдохновения, и друзья сокрушались при мысли о прерванной стезе, которая обещала рождение двух незаурядных художников.
Пелагея Прокофьевна, разделившая с мужем тяжкие невзгоды сибирской ссылки, похоронившая ссыльного князя там и на склоне дней вернувшаяся в покинутый очаг, разделяла восхищение внучки и ее друга. Просвещенная женщина, выросшая в атмосфере пристрастия к искусствам, видела в даровитости молодых гостей с Кавказа знак даровитости их народа. Расхожее представление о диком крае, темных, необузданных людях, насаждавшееся и официальной литературой, уже изрядно расшатанное и опрокинутое доблестным духовным примером многих сынов кавказских народов и с другой стороны, пристальными, глубокими и правдивыми свидетельствами передовой российской литературы и науки, не могло помешать Пелагее Прокофьевне составить свое непредвзятое представление о кавказцах.
Прислушиваясь к разговорам и спорам кавказских друзей Людмилы и Андрея, она убеждалась в благородном бескорыстии их молодых порывов, их мечты о временах, о том, 'когда народы в великую семью соединятся'.
С интересом старая княгиня узнала и об удивительном свойстве многоязыкого края, где народы, живущие по соседству, самым естественным образом, в обиходном общении постигали язык друг друга. Они приобщались к, языку соседей сызмальства, в детских играх, в будничной жизни, в общих заботах и трудах...
Людмила и Андрей, воодушевленные примером российских подвижников-собирателей, не без влияния народнических идей, всерьез увлеклись фольклором народов Востока, мечтая представить их читающей публике и споспешествовать развитию благослонного интереса к народам окраин...
Гоги и Тамара рассказали им о легендарном кавказском певце - ашыге Саят-Нова, творившем, помимо родного армянского, и на грузинском, и на 'мусульманском', то есть азербайджанском языке. Им удалось раздобыть некоторые образцы творчества этого народного певца в переводе. Особенно заинтересовало их стихотворение, написанное на 'мусульманском' языке и посвященное прекрасной неведомой Алагез.
Перейму печаль и беду твою,
Ты приди ко мне, ты плени меня...
Смоляную косу расплету твою,
Ты приди ко мне, ты плени меня!
Пелагея Прокофьевна светлела лицом, слушая этот 'восточный мадригал' и просила прочитать что-нибудь еще...
Вскоре молодые 'вольтерьянцы' удивили старую княгиню еще одним 'новооткрытым' поэтом Молла Панах Вагифом, и если Саят-Нова вдохновенно воспевал 'мусульманку' Алагез, то его современник Вагиф - христианскую красавицу.
Любовь и муза преступали границы веры, они простирали руки к другим народам, и это было знаменье времени, и завет истории. И этот пример возглашал загадочный далекий Кавказ устами своих поэтов, Кавказ, пленивший Пушкина и Лермонтова...
Кавказские этюды, оставшиеся в старинном петербургском доме, оживляли в красках перед взором домочадцев чарующие картины величавых вершин, воплощенные прежде и русской поэтической кистью. И кисть, и слово вторили друг другу.
... Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял.
И глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Бился излучистый Дарьял.
И Терек, прыгая, как львица
С косматой гривой на хребте,
Ревел...
Водопады, вечные снега, клокочущие реки и родники, и во всем - гордый дух, передавшийся сынам и дочерям этого края... Смелые, пламенные сердца... А вот демоническая фигура всадника, лихо летящего над бездной... над миром и тщетой людской... И подпись 'Мерани'...
Однажды Андрей пришел к ним радостно-возбужденный, в руках у него было письмо.
Людмила пробежала глазами строки: 'Вы просили прислать образцы народной поэзии... Спешим вас обрадовать... Вот стихи о вольных гачагах, помните, я рассказывал... Их распевают в горах среди простонародья... Быть может, и сгодится вам для великих научных открытий, а более всего, для просвещения 'любознательных читателей'. Я, как мог, пересказал их по-русски... Жаль, что не умею рифмовать...'
- Что это вы опять штудируете, голубчики мои? - спросила старая княгина, щуря подслеповатые глаза.
- Песни кавказских татар.
- И о чем они, песни? Небось, вроде тех, что давеча читали, о любви?
- И о любви, конечно.
- А еще о чем?
- Ой, милая, рассердишься.
- А ты читай, читай, а я погляжу, сердиться или нет.
- Ну, узница попала в темницу и зовет на помощь Друга - заступника своего...
- А за что ее упекли?
- Против царя пошла...
- Ох, молодо-зелено, - сокрушенно вздохнула Пелагея Прокофьевна. - Мало было напастей на наши головы... Ну, да ладно, читай, читай, послушаю.
Глава восемьдесят третья
Итак, интересы молодых петербуржцев не преследовали чисто научные цели. Через образцы народной поэзии и 'изящной словесности' они хотели постичь сокровенные чаяния народов этого романтического края, доискаться до коренных причин их ропота, давших толчок к повстанческому движению гачагов. По слухам, доходившим до столицы, из разговоров с просвещенными людьми из Кавказа Людмила и Андрей узнали о раздражении в верхах и переполохе властей, вызванных этим движением. Да только ли в далекой уездной глуши происходило такое!.. Даже по официальным вестям о судебных процессах, арестах, ссылках можно было понять, что 'вольнодумство' и 'ересь' пустили корни по всей многоязыкой державе.
И молодые друзья понимали, что вольнолюбивые песни кавказцев - не праздное стихотворство, а голос тысячеустой народной молвы и совести. Это - мятеж против насилия и самовластья! Это вызов 'униженных и
