- Боюсь, что ничего уже не выйдет. Туда, к нему не подступишься.
- Почему?-Наби не хотел верить в невозможность невозможного.- Если человек вас спас, на службу плюнул, на семью даже не посмотрел, это герой. Надо спасать! Мой долг - спасать!
Гоги почесал щетину на подбородке.
- Сперва - Хаджар! А Дато... если он еще жив... если пулю в лоб не пустили...- В голосе Гоги прозвучала горечь.- Или нашего друга сейчас пытает его превосходительство...
- И до него доберемся.
- Если Дато еще жив...- продолжал со вздохом Гоги.
Гачаг Наби заметил, как приуныли друзья, подавленные предчувствием неизбежной беды и утраты. И тревога их разбередила его собственную рану.
- Что делать, брат! - сказал он дрогнувшим голосом.- Если успеем... А нет... мертвого не воскресить... Немало и моих друзей полегло здесь, в горах... Хоть мир переверни вверх дном - не вернешь уже их...- Голос гачага налился отчаянной, надрывной силой. - Кто пал в бою, как игит - останется в памяти людей и в дастанах. У нас в народе говорят: 'Игит падет - имя останется, а вол падет - шкура!',- Наби поправил винтовку-айналы на плече, приложил руку к ножнам кинжала.- Биться надо - вот что! За честь, за правду! Я знаю... врагов много, очень много... конца не видно... Может быть, и я не доживу... и меня пуля настигнет... Но после нас придут люди, и будут бороться, и после них придут... И черный день уйдет и настанет белый день. И тогда вспомнят о нас, брат!
Молодые спутники, слушая гачага, воспряли духом, его слова были простые, твердые как эти скалы, ясные и высокие, как это небо. Гоги и Тамаре предстал орел, паривший в этом небе...
Какая отвага и какая вера! Спокойная, простая и мудрая вера! Такого человека нельзя не любить, нельзя не восхищаться, не заряжаться его силой.
И горы гордились им, и люди любили его.
Гачаг Наби поклялся в душе отплатить за любовь грузинским игитам, тем, чье сочувствие было смелостью, дружба - подвигом, любовь - геройством.
Поклялся честью своей.
Поклялся оружием своим.
Поклялся конем своим - крылатым Бозатом, не раз выручавшим его в беде!
Глава восемьдесят первая
Путь, приведший бывших студентов в Зангезур, начинался далеко отсюда, на берегах северной русской реки, закованной в гранит. Начинался он со студенческих ожесточенных и страстных споров о справедливом миропорядке, о 'звезде пленительного счастья', о декабристах, петрашевцах, народовольцах... Путь этот начинался за чаепитиями, в старом петербургском доме, принадлежавшем опальной княжеской фамилии, которая не однажды вызывала монаршее неудовольствие и гнев. Молодые студенты из Грузии, решившие посвятить себя 'служению музам', здесь, в Петербурге, невольно оказались в кипящем водовороте 'брожения умов'.
На одной из студенческих вечеринок они сошлись с Людмилой и ее другом Андреем, которые учились в университете, на филологическом. Людмила Семенова была внучкой опального князя, окончившего свои дни в далекой ссылке. Дом остался за старой сердобольной княгиней, жившей воспоминаниями о бурной неласковой судьбе, порой ворчавшей на молодых за вольнодумную блажь, 'втемяшившуюся' в их горячие головы, что, однако, не мешало ей с сочувственным интересом относиться к их литературным увлечениям.
Споря до хрипоты, мечтая о путях сокрушения деспотии, молодые 'вольтерьянцы', как их окрестила старая хозяйка, подчас доходили до полного сумбура и разлада в мнениях. В их распаленных тирадах то и дело мелькали слова: 'пропаганда', 'террор', 'программа', и подобные 'опасные штуки'.
Но при всех наивных и пылких крайностях, их объединяла совершенно бескорыстная, страстная искренная жажда помочь больной стране и, будь в их силах, всему роду человеческому избавиться от ненавистных пут всемирной тирании.
Их маленький кружок сходился в необходимости совместной борьбы. Здесь тон задавал Андрей не в пример друзьям-кавказцам, хладнокровный и сдержанный, впрочем, хладнокровие не исключало застенчивое нежное чувство, которое он питал к Людмиле.
В доме у Пелагеи Прокофьевны сохранилась старинная библиотека, которой хозяйка разрешала пользоваться, с условием не передавать в третьи руки,- среди этих книг можно было найти немало любопытных и поучительных.
Друзья зачитывались поэтами-декабристами, восторгались вольнодумными пушкинскими стихами, особенно, посланиями Одоевскому и Чаадаеву.
Они чувствовали зреющие в недрах общества, в гуще народа, в среде просвещенной и честной России силы, сотрясающие устои империи.
Они искали точку приложения в этой борьбе, разворачивающейся тайно и явно, в подпольных союзах и в открытых выступлениях.
'Что делать?'- этот вопрос вставал перед ними со всей неумолимой неотложностью.
'Бороться'. Но как, какими силами и средствами?.. Борьба шла где-то рядом, вокруг, по всей стране, ее вели люди настоящего действия.
Что могли сделать они, горстка студентов, ведущих горячие, но, в общем-то отвлеченные споры?
Они наивно и пылко мечтали о своем часе, рассчитывая присоединиться к вооруженному восстанию, независимо от того, где оно произойдет. И, при всей наивности своего желания, они начинали понимать, что бомбы, покушения, террор не способны привести к коренному переустройству.
Андрей, ссылаясь на пример французской коммуны, мечтал о сокрушении 'российских бастилий'.
- Верно,- подхватывал, зажигаясь, Гоги,- Наше место - на баррикадах!
- А где они, твои баррикады?- вздыхала Людмила.
- Будут! Обязательно будут! И тогда... 'Темницы рухнут и свобода вас примет радостно у входа...'
-'... И братья меч вам отдадут',- договаривал Андрей, мягко улыбаясь и все понимали, что желаемое от действительного отделяет еще огромная дистанция...
- По-моему, теперь слово за Кавказом!- убежденно продолжал Гоги, ничуть не смущаясь от дружеского подтрунивания.- Шейха Шамиля вспомните, сколько лет бился с царем!
- Верно... Но трон стоит...
- Свалится! Вот увидите!
- Ясно одно,- заключал Андрей,- буря назревает. Здесь Гоги прав. И мы должны искать связи с теми, кто плывет навстречу буре... Где бы она ни разразилась...
- Правильно! Народы разные, а враг у нас один. И здесь, и на Кавказе... Кстати, друзья, вы знаете, что у нас появилась 'Орлеанская дева'?
- Эх, Гоги, ты без шуток не можешь,- пожурила Людмила.
- Я - серьезно. Слышали про гачагов?
- Нет...
- Ну, это как абреки, только абрек обычно - одиночка, а у гачагов дружина. Так вот, в горах Зангезурского уезда, Эриванской губернии, у самой границы - гачаги властям житья не дают. И среди них - женщина, крестьянская дочь... Хаджар...
- Откуда это тебе известно?- недоверчиво щурила голубые глаза Людмила.
- Гоги все знает,- усмехался грузинский друг.- Вы только представьте себе: мусульманка сбросила чадру и взялась за оружие! Против царя восстала. Ну, чем не Жанна Д'Арк? Я же сказал вам: слово теперь за Кавказом...
- И правда, Гоги.- Скептически настроенная Людмила мечтательно вздыхала.Ваш Кавказ - в сущности, загадка...
- Загадка - не то слово,- с гордостью возражал Гоги.- Волшебный край! Недаром же Пушкин, Лермонтов и сколько еще поэтов были очарованы им.
И Гоги принимался декламировать с воодушевлением:
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О нежные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз;
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ...
У Гоги недостатка в примерах не было.
