- Но - почему? И как вы, столь правильно судящая о положении дел, преданная государю и трону женщина, - не можете справиться с тем, чтобы наставить супруга на путь истинный?
Мария колебалась один лишь миг с ответом.
- Не сочтите за дерзость, сударыня... если...
- Ах, да говорите же вы без экивоков!
- Не я одна оказалась в таком положении...
Усмотрев, вполне справедливо, в этом заявлении намек на собственную беспомощность, Клавдия Петровна покраснела, смущенная столь явной дерзостью. Но Мария отнюдь не собиралась вступать с княгиней в словесные баталии. Просто она настолько была поглощена собственными переживаниями, что все остальное отступило для нее на второй план.
- Я уже сказала вам, княгиня, что муж мой либерал. Он мнит себя наследником декабристов, читает вольнодумные стишата и составляет прожекты улучшения общества!
- Разделяю ваш гнев, - медленно сказала губернаторша, справившись с минутным замешательством. - Но... Известно ли об этом в высоких сферах? Что вы сделали для этого?
- Не сомневаюсь, что известно,- ответила Мария сухо.- Во всяком случае, преданные слуги государевы правильно поняли сведения, исходившие от меня...
Имя названо не было, но обе дамы хорошо понимали, о ком именно шла речь.
Неизвестно, как повернулся бы этот разговор далее, но в этот момент разом звякнули шпоры гвардейцев, взявших на караул, и процессия тронулась к выходу из церкви.
Гроб закачался на руках; во дворе церкви его поставили на пушечный лафет, запряженный конями, укрытыми черными попонами. Беки разом выхватили кривые сабли, сверкнувшие на солнце - салют высокому покойнику; грянул ружейный залп.
А затем не спеша процессия двинулась по городским улицам, впереди лафет, покачиваясь на ухабах и подпрыгивая на острых камнях мостовой. Долго наблюдали за ней, пока не скрылись вдали и кони, и всадники: сухие глаза безутешной Марии, прищуренные - губернаторши, широко открытые, удивленные, как всегда, глаза Айкануш, затесавшейся в толпу... Но и это не все.
Еще дольше смотрели вслед удалявшимся Гачаг Наби и его соратники, надежно укрывшись на зангезурских холмах. Что и говорить, зрелище было впечатляющее...
Глава шестьдесят третья
И эту ночь генерал-губернатор спал так же плохо, как и предыдущую, и много-много ночей до того. Стоило только сомкнуть веки - и к сердцу подступал безумный страх, он чувствовал, что теряет опору - и летит стремглав куда-то в пропасть, которая все глубже и глубже, дна не видать...Но даже это ужасное ощущение стремительного падения приносило ему и долю горького утешения: ах, лучше в тартары, в ад, в преисподнюю - лишь бы не стоять, орравдываясь, перед государем, или перед наместником!
'Ужасно мое падение', - думал он, чувствуя, что сердце его вырывается из груди от страха и предвкушения конца, - но все же это лучше, чем стать посмешищем сброда и увидеть гримасу отвращения на лице любимой .жены...'
Однако конец не наступал. Вместо него приходило пробуждение, а вместе с ним и тот же обычный сонм забот и сомнений.
Иногда он просыпался мгновенно, и чувствовал вдруг, что холод сковал все его члены, так что он даже рукой и ногой шевельнуть не в состоянии. Тогда ему казалось, что вековой холод вечных снегов, лежащих на вершинах хребтов Зангезура, превратил и его в ледяную глыбу, которой уже никогда не суждено оттаять.
Иногда пробуждение было медленным, он стонал и тяжело дышал, возвращаясь к бодрствованию, которое не приносило ему ничего, кроме новых забот и унижений.
Ах, если бы не просыпаться... вообще...
В конце концов, что оставляет он здесь, на этой бренной земле? Раскинувшиеся на десятки километров пашни родовых уделов - но они всходят и плодоносят без малейшего его участия; громадные нетронутые леса, полные дичи, резвящейся у светлых рек, - но он и им чужд, не нужен, непонятен; деревни с избами, крытыми соломой, старухи на завалинках, греющиеся на осеннем солнце, парни, горланящие на гулянках и разбивающие друг другу головы в ужасных пьяных драках, бородатые мужики и согбенные суровой жизнью сивые старцы, что там еще... Ах, да, деньги - золото, украшения, фамильные ценности, капиталы в подземельях щвейцарских и лондонских банков... Господи, да зачем все это.. Пусть остается своре наследников, которые раздерут все на части и перегрызут при этом друг другу глотки хищными зубами... Бог с ними со всеми! Пусть нанимают адвокатов, пусть пускаются в хитроумные комбинации, как стая коршунов, клекочущая над еще не остывшим трупом... Все это уже бессмысленно и безразлично.
Кончено!
Бывает так, что дерево, еще вполне крепкое с виду, внутри выгорает дотла, и достаточно одного порыва ветра, чтобы свалить его.
Чего ищет человек в этой жизни? Для чего хлопочет, хитрит, тратит драгоценные мгновения, годы и десятилетия? Всё тлен... Каждое мгновение счастья неминуемо сменится часом отчаяния, смех всегда переходит в горькие рыдания... Сколько бы ты ни пыжился в этом мире, суть твоя, в конечном счете это горстка праха, смешавшегося с землей родового кладбища...
И только одна мысль заставляла его цепляться за постылую жизнь - то, что, расставшись с этим светом навеки, он никогда уже не увидит улыбки своей Клавдии. Растоптанный, растерявший свои силы, достоинство и мужество, губернатор все еще любил Клавдию всей измученной душой, и это была единственная ниточка, удерживавшая его на краю пропасти.
Только подумав о ней, он вспоминал, что еще не потерял той огромной власти, которую предоставляли ему эполеты и должность повелителя целого края; только тогда он ощущал, что не имеет права на бездеятельность и уныние.
Неужели Клавдия оставит его в тот грозный час, когда придет неминуемая расплата?
А ведь все будет скромно и буднично, безо всякой помпы. Генерал-губернатору доложат в один прекрасный - или несчастный день, что к нему прибыл из Петербурга чиновник для особых поручений с ответственным заданием.
- Проси! - скажет губернатор, уже чувствуя сердцем, что пришло оно, то самое.
У приезжего будет суровое лицо человека, привыкшего решать судьбы людей и делать это не дрогнув душой.
- Как вы объясните, что происшествие в дубовой роще имело место как раз после вашего прибытия в Гёрус, генерал?
- Увы! - только и сможет ответить губернатор, разведя руками.
- Вы хоть знаете, кто убийца?
- Думаю, что этот негодник Гачаг Наби... Следователь покачает головой с сомнением.
- А если это так, почему он до сих пор не изловлен?
- Леса и горы здесь против нас...
- Значит, вы сумели восстановить против себя даже природу! Генерал разведет руками, а следователь посмотрит с сомнением.
- А знали вы содержание донесений, которые посылал в Петербург тот, кого вы не смогли уберечь?
- Нет, конечно...
Следователь снова посмотрит недоверчиво:
- И не догадываетесь?
- Нет.
- Ив голову вам не приходило, что там могут быть строки, осуждающие вашу систему ведения дел?
- Более того, обвиняющие вас в преступной халатности?
- Я мог это предположить, но...
- Это уже хорошо. Это уже почти признание, - впервые улыбнется следователь.
- Значит, его смерть вам на руку?
- Отнюдь! - голос генерал-губернатора звучит вполне естественно, но в нем не хватает каких-то убедительных ноток. - Ведь столько хлопот и неприятностей...
- Ну, что это за мелочь по сравнению с тем облегчением, которое испытываешь с гибелью
