* Нельзя заглянуть в глубь моего сердца: из-за недостатка свежего воздуха свеча там медленно гаснет.
* Я уже чувствую себя стариком, не способным ни на что большее. Если мне суждено прожить еще двадцать лет, чем я сумею заполнить эти годы?
28 сентября. Из моего окна я вечно вижу ее за работой. Иной раз она громко беседует с вещами. По утрам, убирая комнаты, она надевает перчатки. Это старая девушка, которой пришлось выехать из прежнего дома потому, что его разрушили. Здесь она поселилась пятнадцать лет тому назад. Только в этих двух домах она и жила. Ее приходит навещать друг. Ночевать он никогда не остается, только изредка по воскресеньям завтракает. Оба они седенькие, так что кажется, будто волосы у них напудрены, - и чистенькие и вежливые-вежливые. Они часто уезжают путешествовать и перед отъездом платят за квартиру. Он вдовец, отец семейства. У его детей есть дети. Боясь сделать им неприятность, она никогда не соглашалась выйти за него замуж. Глядя на эту чету, начинаешь любить жизнь. Никогда она ничего не требует от своей хозяйки, лишь раз попросила разрешения переклеить обои, да и то за свой счет. Со всеми в добрых отношениях. Она старенькая, но вид у нее молодой. Нетрудно представить ее себе возлюбленной - любимой и влюбленной.
* Чтобы жить в дружбе с теми, с кем живешь постоянно, надо вести себя с ними так, будто вы видитесь всего раз в три месяца.
30 сентября. Вся твоя жизнь уйдет на то, чтобы пробить свою раковину.
* Терпение! Вода моего крохотного ручейка рано или поздно доберется до моря.
* Хочу, чтобы мое ухо было как раковина, хранящая все шумы природы.
* И когда вдруг один-единственный лист, который казался укрытым от ветра, начинает трепетать, безумствовать (да, да, именно безумствовать), а соседние листья даже не шелохнутся, нет ли в этом какой- то тайны?
2 октября. Не стройте же себе иллюзий! Родись вы двадцатью годами раньше, вы, как и все прочие, ударились бы в натурализм.
* Просто удивительно, почему это писатели-холостяки, не имеющие ребят, уделяют столько внимания проблеме ребенка!
3 октября. Тот, кто любит литературу, не любит ни денег, ни картин, ни дорогих безделушек, ни всего прочего. В сущности, Бальзак не любил литературы.
Бальзак правдив в основном, но не в деталях.
4 октября. Газета, которая гарантировала себя от моего сотрудничества.
6 октября. До чего же мне безразлично, что некоторые идиллии Феокрита написаны на ионическом диалекте! Сделать из современных, вполне реальных пастухов то, что он сделал из своих пастухов сиракузских.
8 октября. Они живут в гостинице. У них двадцать тысяч франков, но они их не расходуют, берегут на покупку поместья в Гонфлере. Из Блуа они привезли с собой маленького грума и платят ему пятнадцать франков в месяц, а делать ему нечего. Каждое утро он спрашивает хозяйку: 'А что мне сегодня делать?' Никто не знает. Тогда его посылают с письмом к друзьям, которые заведомо отсутствуют, и велят подождать ответа...
* Писать много, публиковать лишь лучшее.
16 октября. Формулы для ответа авторам, присылающим свои книги:
'Вот книга, которая достойна Вас, дорогой друг, и я счастлив Вам это сказать'.
'Благодарю Вас. Я увезу Вашу книгу с собой в деревню. Я буду читать ее под деревьями на берегу ручья, в окружении, достойном ее'.
19 октября. Когда вы краснеете, приятно и грустно смотреть на вас, как на пылающие поленья.
25 октября. В каждой коммуне имеется сейчас фельдшерский пункт; к тому же мы раздаем беднякам хлеб. В Шитри есть бедные люди, но нищих нет. Нищим запрещается выходить за пределы их коммуны. Человек кормится куском хлеба и двумя-тремя орехами. Ко мне как раз явились двое из Сен-Реверьена - слепой, которого привела молодая женщина.
- Но неужели, - сказал я, - ваша жена не может работать, вместо того чтобы водить вас с утра до вечера?
- Ох, господин мэр, мы бы заработали меньше.
Я все же дал им одно су и приказал больше не появляться, а то велю их задержать. Потом я смотрел им вслед, как они уходили по старой дороге. Я слышал их смех. Это они смеялись надо мной.
21 октября. Нет никакой разницы между настоящей и поддельной жемчужиной. Самое трудное - притвориться огорченным, когда потеряешь или раздавишь жемчужину поддельную.
* Природа не окончательна: всегда можно к ней что-нибудь добавить.
31 октября. 'Жюль Ренар, мэр деревни Шомо' - это будет хорошо выглядеть на обложке книги.
1 ноября. Леон Блюм - безбородый юноша, который девичьим голосом может в течение двух часов читать наизусть Паскаля, Лабрюйера, Сент-Эвремона и прочих.
16 ноября. Вчера вечером я заплатил пятьдесят шесть франков пятьдесят сантимов Стейнлену за иллюстрации к 'Рыжику'. Из застенчивости он оставил деньги на маленьком столике, не посмел взять их сразу, чтобы не показаться жадным или наглым. Затем мы разговаривали: наступили сумерки, наконец ночь, а когда принесли лампу, денег не оказалось.
Ни я, ни он не посмели заговорить о них.
26 декабря. Ростан упражняется в своей грусти, словно работает гимнастическими гирями.
...Сара Бернар. Ищу эпитет, чтобы подытожить свои впечатления. Нахожу только 'мила'. Мне не хотелось ее видеть. Теперь я навсегда разбил смешного и стеснительного кумира, которого я сотворил себе из Сары Бернар. Осталась женщина, которую я считал худощавой, а она оказалась толстой; которую я считал уродливой, а она красива, да, красива, как улыбка ребенка.
Когда Ростан сказал: 'Познакомьтесь - Жюль Ренар', - она поднялась из-за стола и заговорила веселым ребяческим, очаровательным голосом:
- Ах, как я рада! Он именно такой, каким я себе его представляла, не правда ли, Ростан? Я ваша поклонница, Ренар.
- Мадам, с изумлением узнаю, что вам могли понравиться сочинения (я так и сказал 'сочинения') Жюля Ренара.
- А почему? - спросила она. - Вы, значит, считаете меня дурой?
- Ах, я не то сказал...
- Да что вы!
И она стала подкрашивать губы.
Позже, на лестнице, я понял, как надо было сказать:
'Нет, мадам, я считал вас гениальной женщиной, со всеми вытекающими отсюда неудобствами'. Но это, вероятно, было бы еще глупее.
- Я мерзну. Чувствуете? - сказала она и положила руку на щеку Ростана, которого она называет 'мой поэт', 'мой автор'.
- В самом деле, рука ледяная, - сказал Ростан.
Не придумаю, что бы такое сказать! Нет, не так-то легко блеснуть! Я очень взволнован, увлечен, я хочу выказать себя мужчиной.
- Что вы делаете, Ренар?
- Мадам, я только что делал нечто прекрасное: я слушал вас.
- Да вы прелесть! Но что же вы все-таки делаете?
- О! Очень немногое. Пустячки, рассказы о природе, о животных. Они хуже, чем этот, - говорю я, показывая на великолепного пса, которого она называет, кажется, Джем.
И мой бедный человеческий голос тонет в собачьей шерсти.
- Знаете, - говорит она, - на кого вы похожи? Вам уже говорили?
- Да, на Рошфора...
- Нет, на Альбера Дельпи.
Два других голоса:
- На Дюфлоса... На Леметра...
