Мы все косимся на орден Ростана.
- А что вы испытывали? - спрашиваю я.
- Вот сегодня, когда я был у моего парикмахера, это меня позабавило. Все знакомые смотрят на ленточку. Но произошло это слишком поздно. Сразу после 'Самаритянки' я радовался бы куда сильнее.
Ростан пробился собственными силами. Не пройдя через маленькие журналы, он прошел через большие, он не бывает в редакциях, а бывает в обществе; не выпьет кружки пива в пивной с 'богемой', а предпочтет пообедать у богатых людей; театральным критикам он предпочитает самих директоров театров, а Сару Бернар - режиссеру Люнье По. Так вот, Ростан рассказывает нам о своем посещении Люси Фор. Люси просила у Ростана сонет с благотворительной целью. Он принес. Она приняла его запросто в маленькой гостиной, полной чудесных старинных вещей. Там была и госпожа Барту, которая поистине прелестна. Вдруг в комнату к дочери вошел Феликс Фор. Он возвратился с охоты, на нем была мягкая шапочка. Он извинился, сел и сказал: 'Господин Ростан, здравствуйте'. Фор был великолепен. Понятно, почему его так любит царь. Это великий актер. Это - лучшее, что может предложить сегодня Европа взамен Людовика Четырнадцатого. Потом он поднялся, откланялся, пошел одеваться. Он трудится в поте лица! Он достойный президент нашей республики, которая со времени революции не сделала ни одного шага ни к здравому смыслу, ни к свободе. Это республика, которой важно только одно - быть принятой у господ Грефюль.
6 января. Каждое утро спрашивать себя: 'Ну что ты будешь сегодня делать?' - Буду трудиться, как трудились усердные монахи. Иметь перед собой целую груду жемчужин для нанизывания!
* Ростан ничего не внес нового после Банвиля и Готье. Разве что искусство никогда не быть скучным.
9 января. Сара Бернар говорит Барбье:
- Ваша пьеса очень хороша... Но если бы она была в стихах!
- Хорошо, - отвечает Барбье.
Он приносит ту же пьесу в стихах.
- О, если бы она была в стихах...
- Но она в стихах, - говорит Барбье.
- Да, но в каких стихах!..
10 января. Робер де Суза пришел ко мне поговорить о своих стихотворных опытах.
Я сказал ему, что переболел в свое время стихотворной филлоксерой.
- Нет, - ответил он, - вы просто заметили, что стихи, как их понимали в дни вашей молодости, вас не удовлетворили бы. Вы отложили их в сторону, чтобы взяться за прозу. У меня было точно такое же чувство, но я стал искать новый стих. Отсюда мои размеры и ритмы.
- Вы действительно сумели избавиться от недостатков старого стиха, но одновременно и от его достоинств, - сказал я. - Ваш стих чересчур нов. Он никак не связан с тем, что меня привычно волнует в стихах. Вы не протягиваете мне якорь спасения. Я их просто не понимаю.
- Послушайте все-таки.
Он читает и отбивает пальцем стихотворный такт, как дирижер оркестра. Все это мелко, мелко. А на пятой строфе окончательно становится монотонным.
- Разве вы не чувствительны к новым ритмам? - спрашивает он.
- Чувствителен! Они мне неприятны.
- Но ведь у вас самого проза ритмическая, собранная.
- Это гораздо менее сложно, чем вы думаете, - отвечаю я. - Впрочем, в свое время я тоже прибегал к усложнениям, которых никто не замечал. Потом я от них отказался, и этого тоже никто не замечает.
12 января. Мой стиль меня душит.
* Слова жесткие, - появляясь на свет после третьей схватки, они причиняют боль.
14 января. ... - Не привязывайтесь ни к кому, - говорит мне Юг Леру. Иметь много дружеских связей, рвать их, когда они становятся, или мы сами становимся, невыносимы, в этом залог оптимизма.
- Но, - спрашиваю я, - так ли уж мне необходимо быть оптимистом?..
Флобер был так добр, что принимал всерьез всех начинающих писателей.
- Напишем вашу фразу на грифельной доске, - говорил Флобер тому же Леру. - Если на нее приятно смотреть - она хороша. Если она режет глаз - она ничего не стоит.
Все это теория. У Флобера есть вещи получше.
...Фабр, придворный музыкант Жоржетты Леблан. Тощенький, болезненный, с видом кротчайшей крысы. На нем какой-то необыкновенный воротничок в форме лодочки. Он рассказывает:
- Метерлинк ужасно боится, что я кладу на музыку слишком много его стихов. Стоит ему услышать чересчур высокую ноту, и он начинает хмуриться. Впрочем, за работой он сам поет песенки, всякую ерунду - колыбельные, солдатские.
* Эредиа. Его поэзия кимвализма.
21 января. 'Мертвый город' Габриеля д'Аннунцио.
- Умирающий город, - говорю я.
- Подыхающий город, - говорит Марни.
- Красноречие и поэтичность азиата, - говорит Леметр. - Такое состояние души нельзя ни описать, ни измерить.
Это поэзия лишь в той мере, в какой золото - драгоценный металл, то есть условно.
Когда поэт употребляет слово 'золото', то какова бы ни была сама по себе фраза, он может быть спокоен за ее ценность. Она уже стоит чуточку золота. А эти сравнения! 'Алмазный блеск... Чистый, как вода. Тонкий, как морской песок...' Уж давным-давно мы не пользуемся такими сравнениями. Даже сам Эроль, с его пышной бородой, считает, что они приелись. Леметр, у которого жидкая бородка, считает, что там есть с полдюжины прекрасных образов, например, такой: 'Казалось, ты срезал все розы мира, дабы тому, кто их пожелал бы, не досталось ни одной'.
Сара Бернар. Да, то, что она делает, хорошо, даже очень хорошо; и, конечно, для публики это и есть вершина; но для нас, для меня лично, для драматурга, которым мне хотелось бы стать, она не так уж интересна. Все, что могло бы быть оригинальным, у нее предугадываешь заранее.
Она не всегда хороша, но она вполне и всегда в духе д'Аннунцио. Она женщина, созданная для этого поэта, который всегда находится за пределами правды. Он выбрал сюжет весьма-весьма страшный: кровосмешение. И он мчится вперед, и ничто его не остановит, ибо нет на его пути контроля... Он воображает, что та страна прекраснее других, которая всех дальше, и что колонна или статуя прекраснее всех, если от нее осталась только половина. Это немножко противно, и никакого волшебства тут нет.
Наслушаешься этих распоясавшихся поэтов и начинаешь любить тех, кто умеет себя сдерживать, управлять собой. Не важно какая им придет в голову идея, они бесстыдно размажут ее на пять актов. Из одной-единственной минуты они сумеют сделать три часа по часам.
А мы близки только с самой жизнью. Она чуточку посредственна и скуповата. И если мы любим только жизнь, мы не станем ее тормошить: ждем, когда она сама придет к нам, и как долго же она не приходит! Ничего не поделаешь! Мы слишком устали, чтобы идти ей навстречу. Для того, чтобы стать гениями, нам недостает лишь одного, - приглядеться поближе, попристальнее к жизни Цезаря или Наполеона. Восторги наши хороши тем, что они недолги, зато повторяются.
26 января. Всем хватит места под солнцем, особенно при условии, что все захотят остаться в тени.
31 января. Моя жена. Из всех жен, которых я знаю, она наиболее достойна быть любимой.
* Писать стихами значит всегда в какой-то мере загонять мысль в клетку.
2 февраля. Когда мне говорят, что я талантлив, не нужно мне этого повторять дважды: я понимаю с первого слова.
* Бауэр, социалист-буржуа, негодует против светских писателей, ненавидящих высший свет.
* Я не принадлежу к числу людей, которые считают, что самое загадочное на свете - это душа молодой девушки.
16 февраля. Блестящий поэт, в смысле 'хорошо отнаждаченный'.
17 февраля. По поводу Вилли, отказавшегося подписать протест в 'Ревю Бланш', Вебер говорит:
- В первый раз он отказался подписать что-то не им самим написанное.
* Глаза женщин, слушающих стихи. Как жаль, что уши так невыразительны! Тогда бы мы увидели, как хорошенькие маленькие женские ушки шевелятся наподобие телячьих ушей... Как они слушают! Слушают
