— звук получился такой, будто котелок отдраивали наждаком. — Ты готов?
— Не знаю, — пожал плечами Йен.
— Правда? — Арни улыбнулся. — Сдается мне, твоему скромному и верному слуге, что ты молодцом. И не только в делах общественных.
— Послушай, насчет слуги…
Старик от души расхохотался.
— Ты что, извиняться собрался? — Он покачал головой, добродушно похлопывая Йена по плечу.
— И ты не злишься…
— Да ничуть! — улыбнулся Арни. — Я отлично знаю, кто я такой. — Его лицо помрачнело. — Вернее, кем был. — Старик уставился в пустоту, и Йен понял, о чем он сейчас думает. — А был я избранником, мужем моей Эфи. И этого, мальчик мой, вполне мне хватало. Вполне.
Арни снова расхохотался, на этот раз каким-то натужным смехом.
— Был у меня один знакомый. Малый служил по другой части — он был танкистом, а я-то в Седьмом кавалерийском, хотя на деле он так только назывался. Впрочем, черт возьми, война ведь различий не делает, мальчик мой, убийство всегда убийство, не важно, чем ты убиваешь — танком или винтовкой. — Облокотившись о поручень, старик секунду или две пристально смотрел на воду. — Дерьмовый это мир, парень. А там, зимой в Корее, это было замерзшее дерьмо…
Но я все это как-то пережил, вернулся домой, пошел учиться на аптекаря. А Адамс остался в армии и, кажется, дослужился до главного сержанта, потом уволился и занялся на гражданке… ну, уж не помню чем.
Дело было в середине шестидесятых. Жил он в Александрии и там не вылезал из собственного тира, где палил во все тяжкие из старого револьвера, с которым не расставался никогда. Потому что если с пару годиков потаскаешь эту штуковину и с десяток раз благодаря ей уцелеешь, то тебя с ней уже водой не разлить.
Арни взглянул на руку Йена, сжимавшую рукоять «Покорителя великанов».
— Конечно, не положено было ему хранить револьвер, но, черт побери, на войне много чего теряется. Короче, не хотели ребята сдавать оружие.
И вот однажды приходит он из тира и запирается в ванной, пушку почистить — в ванной, чтобы коты не приставали, а если случайно прольется машинное масло, то его и подтереть нетрудно. Ну и замечает, что под дверью вроде тень промелькнула.
Кот? Да нет, не кота это тень, к тому же кот ходит неслышно, а тут шаги.
И повел себя Адамс, как любой в такой ситуации, самым естественным образом: быстро собрал револьвер — поживи с ним пару лет — научишься собирать с завязанными глазами, хотя с пружиной надо быть поосторожней, не то улетит, — и взвел курок. Спору нет, держать револьвер со взведенным курком — дело опасное, если ты собираешься пускать его в ход, но Адамс ведь думал, к нему в дом влез грабитель, а мой приятель, надо тебе сказать, не для красоты форму много лет носил.
Выходит он, значит, из ванной, и тут сталкивается с каким-то типом, который как раз из его спальни вышел — под мышкой телевизор, под другой — пишущая машинка, а через плечо костюмы Адамса висят.
Не удивлюсь, если и пару смачных фраз добавил.
Вряд ли он хотел его прикончить. Если бы хотел, тот успел бы наброситься. А воришка именно набросился. Адамс и среагировал машинально — все семь пуль в него всадил, в упор.
Не забывай, дело было в шестидесятые, когда по поводу гражданских прав чернокожих просто с ума сходили. Нам-то в Хардвуде что, а по всей стране политики прямо кожи вон лезли. Короче, местный прокурор решил раскрутить Адамса на полную катушку. Глупее глупого — но такое уж время.
И вот стоит Адамс перед присяжными и рассказывает, как дело было.
Я, конечно, не знаю, чем раньше занимался прокурор; Адамс утверждал, будто знает, однако не верится мне, что и вправду может существовать такая организация — Эн-А-Эс-Пэ-Цэ-Эн. [3] Так или иначе, белый просвещенный обвинитель видит перед собой труп негра- подростка и живого южанина, выпустившего этому черному семь пуль в пузо, и ему, видите ли, до лампочки, что этот негритенок воровать начал раньше, чем говорить. Вроде бы тот прокурор куда-то избирался и хотел привлечь на свою сторону цветную общину, но божиться не буду, точно не знаю.
Значит, выставил обвинитель Адамса перед большим жюри и спрашивает у него: зачем, мол, вы семь раз стреляли, и одной пули хватило бы. А Адамс вежливо и честно отвечает:
— Сэр, меня так учили.
— Ага, — говорит тот тип, — вон оно что. Где же вас так учили?
— В армии США.
— В армии, говорите? — удивляется обвинитель.
— Так точно, сэр.
Тогда этот обвинитель и спрашивает его — не забывай, шла война во Вьетнаме:
— А вы не из тех ли убийц, которых нанял Эл-Би-Джей? [4]
Мне кажется, он почуял, что дело с тухлецой, вот и пошел присяжным на эмоции давить. Я имею в виду, где это видано, чтобы большое жюри штата Виргиния осудило ветерана, застрелившего подонка, который вломился к нему в дом с целью грабежа?
Адамс чуть ли не в струнку вытянулся.
— Нет, сэр, — ответил он ему. — Я из тех убийц, которых нанял Гарри Трумэн.
Арни поднял взгляд на Йена.
— Улавливаешь суть?
— Честно говоря, не уверен, — смущенно ответил юноша. И решил отшутиться: — Стреляй в вора семь раз?
По выражению лица Арни Йен понял, что экзамен провалил. Старик повернулся и стал уходить.
— Арни!.. Постой. Извини.
Арни вымученно улыбнулся.
— Ладно, чего уж там. Слишком много болтаю. Старики ведь ни на что иное не годятся.
Он сокрушенно махнул рукой и неторопливо зашагал прочь, вновь согнутый годами.
Юноша недолго пробыл в одиночестве — подошла Марта под руку с Бирсом. Хотя Йен хотел загладить свою вину перед братом девушки, тот по-прежнему его сторонился.
Марта сменила дорожное одеяние на нечто куда менее практичное. Теперь ее наряд представлял собой некое подобие платья — цельный кусок белого полупрозрачного шелка живописно обнажал одно плечо и несколько раз был обернут вокруг изящной фигуры девушки. Шелк прикрывал грудь в несколько слоев, зато нежный, упругий живот удостоился лишь одного. Удерживалось все это при помощи единственной броши на бедре. И, должно быть, совершенно случайно, брошь оказалась лишь в нескольких сантиметрах от пальцев Йена, словно искушая расстегнуть ее.
— Мой брат Бирс, — произнесла Марта мягко и вкрадчиво — она всегда использовала этот тон, если требовалось предупредить юношу о неискренности кого-либо из присутствовавших, — желает попросить тебя об услуге.
— Так пусть просит, — ответил Йен.
Бирс кивнул, не снимая руки с эфеса меча. Как и раскрытая ладонь, изначально этот жест демонстрировал отсутствие дурных намерений — если твоя рука на эфесе, оружие быстро не выхватишь. Однако Йен прекрасно понимал, что этой рукой можно лишь придержать ножны, чтобы другой рукой удобнее было выхватывать меч.
Впрочем, он не встревожился — в поведении молодого человека не чувствовалось открытой враждебности.
Бирс Эриксон вытянулся.
— Моя… Маркграфиня полагает, что я могу стать одним из ваших соратников во время Испытания Болью.
Йен нахмурился. Испытание Болью показывало, достоин ли воин отсечения левой руки ради посвящения в Тюрсоны.
Хорошо бы сейчас вмешался бесцеремонный Ивар дель Хивал!.. Так нет же, когда надо, его днем с
