- Я боюсь, что он поведет себя дурно. И я часто думаю о том, что мы тогда ошиблись, уговорив Тенгеля оставить этого ребенка.
- Когда он хотел выскоблить плод, ты это имеешь и виду? - спросил Даг. - Я тоже иногда вспоминаю об этом. Но все же я считаю, что мы поступили правильно. Ведь с христианской точки зрения...
- Но такая точка зрения подчас вынуждает людей сталкивать друг с другом два злых начала. Они сохраняют жизнь, а потом остаток своей жизни посвящают тому, чтобы воспрепятствовать этой злой жизни пожрать чью-то другую жизнь.
- Ну, ты все доводишь до крайности, - возразил Даг, который был верующим в большей степени, чем его жена. - Мы ведь любим нашего внука, разве нет?
- Конечно же, любим, - устало ответила Лив. - И любовь эта смешана с тревогой и страхом. Кольгрим, не тыкай лошади в глаза. Идем домой, пора садиться за стол.
Кольгрим скатился с лошади. Приглашение к столу он принимал мгновенно.
В общем-то, он многое понимал с полуслова. В нем был виден ум и смышленость, которая поражала подчас даже взрослых. Однако те же взрослые никогда не знали, о чем он думает, что там у него внутри.
В то лето все дети в округе болели свинкой. Кольгрим тоже. И от него заразился Таральд. Он слег и очень тяжело переносил болезнь. Тарье, который приехал домой из Тюбингена, лечил его.
- Тебе повезло, - сказал ему Тарье, - что Ирья теперь ждет ребенка.
- Ты считаешь, что свинка повлияет на мое здоровье?
- Ты больше не сможешь зачать детей. Таральд побледнел.
- Откуда ты это знаешь?
- Свинкой следовало бы переболеть в детстве. А у взрослых такие болезни вызывают серьезные осложнения.
Таральд долго вспоминал о словах Тарье. Его последний ребенок, последний шанс. Только бы все прошло хорошо!
Он со страхом ждал разрешения Ирьи от бремени. Та чувствовала себя не совсем здоровой: у нее постоянно болела спина, да еще Кольгрим отнимал у нее массу времени...
Таральд изумлялся сам себе. Его былая любовь к Сунниве улетучилась бесследно. Она походила на мотылька. Ему нравилось смотреть на Сунниву, носить ее на руках, жить с ней в мире фантазий и грез. Они по существу никогда и не говорили друг с другом, - а только щебетали, дурачились, как маленькие, и Суннива постоянно кого-то играла, изображала нежность или беспомощность, и пылкую влюбленность, и невинную чистоту - о Боже, как же он устал от нее!
С Ирьей, наоборот, он мог говорить о чем угодно. Она всегда выслушивала и понимала его. Она никогда не высмеивала его, не подшучивала над его несообразительностью, даже когда он вынужден был признать, что действует необдуманно. Таральд испытывал глубокую нежность к Ирье. Иногда, когда он был в поле, его вдруг захлестывала волна горячей нежности к жене, так что он замирал на месте, не в состоянии пошевелиться, сглотнуть или посмотреть ясным взором вокруг себя. Какое имело значение, как она выглядела? Это была Ирья, его любимая, и к Ирье относились и ее кривые ноги, и полное тело, и подвижное, доброе лицо, - все это он тоже любил.
Он часто говорил ей об этом. И ему было приятно сознавать, что его слова радовали ее. И что она так любила его!..
Таральд смутно догадывался о том, что именно его жене принадлежит заслуга в том, что он сделался наконец взрослым, духовно сильным мужчиной.
Под Рождество домой приехала Сесилия. Оживленная, радостная, счастливая от того, что может побыть дома, с родными. Гростенсхольм сам как будто воспрянул ото сна и расцвел под ее влиянием. Праздник был в Линде-аллее: ведь дома гостил Тарье, прибывший из Тюбингена. Ему было легче навестить родных, чем Сесилии. Ибо дедушка Тенгель еще успел оплатить его обучение. Он не то чтобы оделил одного его, - нет, он не обидел и других наследников, но и Тенгель, и Силье понимали, что о Тарье следует позаботиться особо. Вот почему Тенгель не пожалел денег для своего одаренного внука. Кроме того, и Таральд, и Сесилия получали в наследство владения Мейденов, и поэтому не было ничего удивительного в том, что Тенгель уделил больше внимания семье Аре.
Итак, Тарье и Сесилия прибыли домой на Рождество, и все не могли нарадоваться, глядя на них.
10
Не успела Сесилия появиться в воротах Гростенсхольма, как все кинулись ей навстречу и засыпали вопросами.
- Позвольте мне хотя бы снять пальто? - радостно восклицала она.
На ней было чудесное пальто, подбитое мехом. Лив, которая была занята по хозяйству, тоже кинулась в объятия дочери, приехавшей столь внезапно. Сесилия сама сняла пальто, никому не позволив помочь ей! Вот еще, они могут посадить на него пятно!
- Как же хорошо вновь оказаться дома! Как здесь все хорошо! Милая мама, я должна вас всех обнять... Ой, нет, я сейчас расплачусь, я не должна плакать, я обещала себе это... О, папа, как я рада видеть тебя!
Она бросилась на шею Дагу и грустно подумала о том, что некоторых домочадцев она уже не увидит никогда. Шарлотта, Якоб, Суннива... А из Линде-аллее - самые главные, Тенгель и Силье.
Пока Сесилия обнималась с родственниками, прошло некоторое время, и только позже мать смогла поговорить с дочерью наедине.
- Кстати... как твои дела с тем дворянином? - спросила Лив, притворившись, будто она забыла его имя. На самом же деле она не раз втайне мечтала о том, чтобы Сесилия стала графиней. Судя по письмам дочери из Дании, этот дворянин был необычайно мил.
- Александр Паладин? - беспечным тоном произнесла Сесилия. - Да, мы с ним видимся иногда во дворце. Но у меня в Дании много других кавалеров.
- У тебя? - очарованно спросила Лив.
- Ну, конечно. Мне остается только выбирать. Нет, ты только посмотри, этот цветок все еще здесь? Я становлюсь сентиментальной!
Она перевела разговор на другую тему, чтобы заглушить в себе боль. И затем попросила разрешения удалиться в свою комнату, чтобы отдохнуть после долгой поездки.
Александр Паладин... Пока Сесилия распаковывала свои вещи, в мыслях она унеслась назад, в Данию. Она не могла отрицать, что увлеклась им. Большую часть времени она находилась во дворце Фредриксборг, к северу от Копенгагена, ибо там же были и королевские дети. Иногда дворец этот посещал граф, однако не часто. Время от времени они виделись при дворе в Копенгагене. Но всегда это были случайные встречи. Завидев друг друга, они останавливались поговорить, и всегда в таких случаях инициатором был граф, а не Сесилия.
И хотя сам он говорил, что 'хочет позаботиться о норвежской девушке, которая столь беззащитна перед дворцовыми интригами', он тем не менее всегда держался на расстоянии. Правда, подчас он искал ее общества и просил даже быть его дамой на том или ином празднике при дворе - концерте или театральном представлении, - которые устраивал король. Она с удовольствием соглашалась на его предложения: ей нравилось бывать в его обществе. Но она не могла не заметить при этом его затравленного взгляда и тайной реакции окружающих на то, что они появлялись вместе.
Он никогда ни единым словом не обмолвился о том, что она могла бы нравиться ему. Он никогда не прикасался к ней, - только в том случае, если рядом был кто-то из посторонних. Тогда он позволял себе почему-то положить руку ей на плечо или шепнуть что-нибудь самое обычное ей на ухо. Улыбаясь при этом, словно они были влюбленными.
Но потом он неизменно останавливался у двери, провожая ее, и целовал на прощание руку, благодаря за приятное общество.
Да, им было легко общаться друг с другом. Но Сесилия прибывала в смущении и никак не могла понять его поведения.
Каждый раз, когда она думала о нем, щеки ее вспыхивали.
Сесилия заметила, что она перестала заниматься своими вещами. Вместо этого она присела на край постели, словно ноги перестали слушаться ее. То ли она устала с дороги, то ли мысли о Паладине стали ей невыносимы, и она закрыла лицо руками.
