манекенщицу себя выдавала, помнишь? Ребята не промах, так что нужно глядеть в оба'. Ощутимо чувствуя, как хмель выветривается из головы, я вновь подмигиваю Катюше и возвращаю Пете ключ: 'Пожалуй, мне своих лавинных зондов хватит'. Катюша разочарованно показывает мне язык и убегает - видимо, докладывать барбосам о крахе остроумно задуманного плана. До новых встреч, ненаглядная! По гостиничной трансляции разносится: 'Слушайте сообщение дирекции! Всех туристов, проживающих в четных номерах, просим срочно подняться к себе. Повторяю: всех туристов...' - Что бу-дет... - стонет Петя. - И на кой черт я сюда... - Прикрой меня, - тихо прошу я, но уже поздно. - Максим Васильевич, дорогой! Хотя я прячусь за Петю, горблюсь и корчу гримасу, мадама меня узнает. Со времени нашего чудесного спасения у шлагбаума я ее не видел и констатирую, что выглядит она на тройку (еще бы, женщины вообще трудно переносят разлуку с любимым мужем); что же касается Вадима Сергеича, то он спал с лица, небрит, брюки помяты - не выдающийся композитор, а лабух в поисках трешки на опохмелку. Видимо, роль нового патрона и утешителя мадамы сильно его утомляет. - Что происходит? - набрасываются они. - Вы в курсе дела? - Точно не знаю, - громким шепотом отвечаю я. - Вроде бы из четных номеров будут переселять в отдельные комнаты. Не всех, конечно, а кто успеет. Мадама хватает Вадима Сергеича за руку и волочит к лифту, за ними устремляются другие, и я, пожелав Пете удачи, торопливо покидаю место диверсии. Непостижимо, но слух об отдельных комнатах достигает библиотеки раньше, чем я туда вхожу, - очередь к маме редеет, разваливается на части, и книголюбы, давясь в дверях, бегут к лифтам. 'Оставьте книги!' - кричит им вослед мама, но куда там! Представляю, сколько анонимных прохвостов будет она проклинать после инвентаризации. Меня мама понимает с полуслова. Не задавая лишних вопросов, она вешает на дверь табличку 'Закрыто на обед', звонит дежурной по третьему этажу, просит срочно позвать Введенского из 324 -го и передает мне трубку. Я приветствую Алексея Игоревича и предлагаю ему спокойно, не суетясь собрать вещи и спуститься в библиотеку. Через несколько минут он приходит, без всяких реверансов и церемоний принимает наше предложение, и мы уходим домой. Густой чад на лестничной клетке вызывает у меня смутную догадку, что вместо обеда мы будет щелкать зубами. Но я ошибаюсь: за столом сидит вся свора, поедая какое-то варево и кроя Гвоздя на чем свет стоит. Олег вводит нас в обстановку: Гвоздь, одолжив у соседки двухведерный казан, вбухал в него две пачки риса, две банки свиной тушенки, посолил, лихо поперчил и сварганил блюдо под издевательским названием плов. Снизу лжеплов сгорел, сверху остался сырым, а серединой, помоляся господу нашему и махнув рукой на здоровье, можно попытаться набить брюхо. Гвоздь отряхивается от ругани, как выскочившая из реки собака от воды. - Зажрались, тунеядцы, - поясняет он Алексею Игоревичу, которому эта сцена доставляет большое удовольствие. Настоящему едоку что нужно? Количество, в данном случае тарелка с верхом на рыло. А если едок при этом еще и остался в живых, значит, он получил и качество. - Повесить его, что ли? - задумчиво спрашивает Олег. Кажись, ничего другого не остается. - Мало, - возражает Осман. - Слишком легкий наказание. - Не забывайте, что я профорг, - высокомерно говорит Гвоздь. - Без санкции общего собрания меня вешать не положено. Анна Федоровна, с этого края сырой, пусть Рома лопает, а вы берите отсюда. Ну, как? - Степушка, ты превзошел самого себя, - хвалит мама, - не откажи записать мне рецепт. - Я не склонен, Степан, делать вам комплименты, - говорит Алексей Игоревич, - но в нашей гостиничной столовой... - Зовите меня Гвоздь, - просит Гвоздь, - я привык. - Охотно. Так я не склонен... гм... может быть, лучше товарищ Гвоздь? А то как- то неловко выборное лицо, профорга, называть просто Гвоздь. - Товарищ - это звучит, - важничает Гвоздь. - Будто сидишь в президиуме. - Так ваш плов, - продолжает Алексей Игоревич, - в нашей столовой, как говорится, съели бы в облизку. - Слышите, собаки? - торжествует Гвоздь. - Я еще и не такое могу, Алексей Игоревич. Если меня не вешать, а подойти ко мне с лаской, я могу... - ...из здорового человека сделать язвенника, - как бы про себя говорит Олег. - ...изготовить карпа в сметане, - не моргнув глазом, продолжает Гвоздь, - духовое мясо в горшочке, вырезку с луком, пельмени и шаньги, грибы жареные, шашлыки и цып... - Пять минут холодного душа! - не выдерживает Рома. От расправы Гвоздя спасает приход Нади. - В 'Актау', - садясь за стол, докладывает Надя, - великое переселение туристов, в нечетных номерах уже столько раскладушек, что невозможно пройти Максим, тебе шлет пламенный привет Вадим Сергеич. его сунули в такую переполненную комнату, что он, как лошадь, будет спать стоя. Впрочем, от желающих выразить тебе признательность нет отбоя. Когда я уходила из гостиницы, - Надя смеется, - ктото крикнул: 'Его жена, держите ее!' - и я еле унесла ноги. Немного странного вкуса, но вполне съедобная каша. - Плов, - оскорбленно поправляет Гвоздь. - Разумеется, плов, - соглашается Надя. - Алексей Игоревич, поскольку вы улетаете, позвоните, пожалуйста, моему шефу, - она пишет на листке номер, - и разъясните, почему я могу задержаться. - Улетаю? - удивился Алексей Игоревич. - Разве вам не звонили? Пять минут назад Мурат просил меня вас предупредить, чтобы вы были готовы За вами выслали вертолет. - Какая нелепость! - Алексей Игоревич неприятно поражен. - Вы уверены, что речь шла обо мне? - Абсолютно. - Поразительная нелепость... - Барабанная дробь пальцами по столу. - Отправьте- ка лучше своих героев в гипсе. - Если бы за мной послали вертолет... - мечтает Гвоздь. - ...с милицией, - тихо подсказывает Рома. Телефонный звонок. - Меня нет! - предупреждает Алексей Игоревич. - Академик у тебя? - Это Мурат. - С чего ты взял? - Не валяй дурака, он выходил из 'Актау' с тобой и Анной Федоровной. - Он просто клянчил у мамы свою любимую книгу. - Какую там, к черту, книгу? - 'Капитана Сорвиголову', в академической библиотеке она вечно на руках. Убежал куда-то читать. - Я прошу... - Только после него, неудобно забирать, академик все-таки. - Убью! - рычит Мурат. - За ним спецрейс, важное заседание из-за него откладывают, государственный человек, понял? Чтобы через пятнадцать минут был на вертолетной площадке, как штык! - Мурат, я десять раз тебя просил, чтобы никаких вертолетов в Кушкол не посылали, лавины слишком... - Приказ сверху - сверху! - соображаешь? Не празднуй труса, летит сам Захаров, я его предупредил, чтоб держался южных склонов. Так через пятнадцать минут! - На этом заседании, - жалуется Алексей Игоревич, - я нужен просто как голосующая единица, один начальничек защищает докторскую, это теперь очень модно. Между тем мне крайне любопытно проследить за вашими лавинами, в последние дни я почитал кое-какую литературу и прикинул, как к их изучению подключить лазеры и даже спутники. Кстати говоря, небольшую группу я готов для начала организовать при своем институте, при своем - потому, что легче будет обойти бюрократические рогатки. - Но ведь это замечательная идея! - пылко восклицает мама. - Лавиноведение сделает гигантский шаг вперед! - Я не закончил, с одним условием, - улыбаясь говорит Алексей Игоревич. - Я и в самом деле с удовольствием перечитаю 'Капитана Сорвиголову', у меня его лет сорок назад отобрал на уроке учитель физики. Мама, как всегда, права, идея замечательная: со спутников можно будет получать информацию о формировании лавин по всему Кавказу! О такой удаче я и мечтать боялся. Уловив на лице ребенка живейший интерес, мама со свойственной ей энергией берет быка за рога. - Считайте, что книга ваша, - великодушно обещает она. А не будет ли у вас затруднений со штатами? - Во-первых, - веско говорит Алексей Игоревич, - у каждого уважающего себя директора института имеется 'заначка', и, во-вторых, у меня накоплен бесценный опыт борьбы с финансовыми органами. Знаете ли вы, что увеличить штат на пять- шесть человек иной раз бывает куда проще, чем уволить одного бездельника? Я допускаю, что вы не имеете представления о моих научных работах, но об 'эффекте Введенского' должны знать. Когда несколько лет назад я принял институт, то обратил внимание, что во дворе, на прилегающих тротуарах скопилась вековая грязь. Между тем зарплату по сто двадцать рублей в месяц получали два дворника. Присмотревшись, я вызвал одного из них, дядю Колю, поговорил по душам, уволил второго и установил дяде Коле оклад двести двадцать рублей. Ого, как он замахал метлой! Финорганы с полгода бомбили меня параграфами и постановлениями, а я бил их фактами: идеальной чистотой и сэкономленными для бюджета двадцатью рублями. И я победил! И теперь, когда президенту коллеги жалуются на нехватку обслуживающего персонала, он ссылается на 'эффект Введенского' и заставляет изучать мой опыт. Что же касается будущей группы... - Летит, - прислушиваясь, сообщает Вася. - у-у-у... - Ничего не поделаешь, Алексей Игоревич, пора, - говорю я. - Мы вас проводим.
'ДАЛЬШЕ - ТИШИНА'
От вездехода Алексей Игоревич отказывается, ему хочется подышать свежим воздухом. Впрочем, до вертолетной площадки несколько минут ходу. Мы идем и мечтаем о том, какой красивой может стать наша жизнь. - Академика нужно ковать, пока он горяч, - свирепо шепчет Олег. - А вдруг он пошутил? - Если пошутил, - Рома толкает меня в бок, - то не видать ему 'россиньолов', так и скажи. - 'Требуй для всех понемногу, - советует Гвоздь, - и не забудь про меня!' Я имею в виду мой будущий персональный оклад. Я и без их наглых подсказок рад был бы выпытать у Алексея Игоревича подробности, но он секретничает о чем- то с мамой и Надей, у всех троих хитрый вид, и влезать в их разговор мне не хочется. Лазеры и спутниковая информация! Кто мы сегодня? Шаманы и их дремучая паства, грозящие лавинам заклинаниями и обожженными на костре дубинами. А с лазерами и спутниками - ого, нас голыми руками не возьмешь! Во рту
