Когда-то, давным-давно, как известно, жили-были на Земле тираннозавры. Тираннозаврами их называли потому, что они были очень большими. Каждый тираннозавр был ростом с пятиэтажный дом.
И были они просты, как воздух, и одиноки, как смерть. Единственным занятием тираннозавров была любовь. А поскольку любовь вещь простая, словно мычание, то тираннозавры никогда не мылись, были политически безграмотны, и ходили всегда только голыми, ибо они гордились своими половыми атрибутами. И небо над ними висело белое-белое, как потолок, ибо они не знали, что такое ветер.
В общем, жили они, не тужили, как говорится, ели ананасы да рябчиков жевали, как вдруг, откуда ни возьмись, появились у них на планете странные существа. Впрочем, что значит 'вдруг'? И раньше, бывало, мелькали они из-под земли, и вели они подпольный образ жизни.
Поначалу тираннозавры не обращали на них особого внимания, даже стипендию платили, хотя те, в целях борьбы, испускали стойкий аммиачный дух, отчего тираннозавры, существа нежные, чихали и валились в богатырских позах, и не сразу приходили в себя. Однако, случилось так, что в скором времени эти подпольщики расплодились настолько, что оккупировали всю головную, спинную и грудную часть суши, так что глупым тираннозаврам пришлось мигрировать в северо-западный проход, а затем и вовсе переселиться под воду, где единственно еще сохранился неиспорченный воздух.
Самой большой загадкой для бедных тираннозавров навсегда остался вопрос о том, как же эти подпольщики умудрялись размножаться, ибо не было у них ни лица, ни гениталий, а спереди и сзади была сплошная спина.
И прошло так много-много времени...
'И все, что ли? - разочарованно спросил Шина. - На этом что, сказочка твоя и кончается?'
'Да понимаешь, - отвечал Машка, доставая очередную штуку пива, - дело в том, что это сейчас я целый цикл начал писать. Цикл про тираннозавров. А готово покамест мало: пролог, ныне зачитанный, ну и про собаку Павлова еще...'
'Собака - тираннозавр?' - спросил Малина.
'Павлов - тираннозавр, - объяснил Машка. - Правда, не все еще у меня ясно с общей концепцией... не все еще там тишь да гладь, да Божий рай, да, Мейерхольд, лапу дай... Хотя, ежели есть желание, можно еще что-нибудь почитать. Есть желание?'
'Есть!' - сказала Фанни, вылезая из воды.
'А вот и Фаничка, - просиял Шина. - Казалось бы, что в ней такого, ну, Фаничка и Фаничка, такой же человек, как и мы...'
Машка помолчал, глядя на Фанни, разминающую в тонких пальцах сигарету, и заговорил густым, тяжким жуемотом:
'Однажды утром проснулся Густав, а у него на кровати сидела Фанни...'
'Кончай стебаться', - скривилась Фанни.
'Ладно, - кивнул Машка. - Тогда пусть будет так: однажды утром проснулся Шина, а у него в тот момент сидела Фанни...'
'Мне этот вариант больше нравится', - заметил Шина.
'Шина думает, что это сон, закрывает глаза и отворачивается к стене. 'Что ты ко мне тухесом повернулся?' - обижается Фанни. 'Ладно, - говорит Шина, понимая, что это не сон, - тогда я повернусь к тебе яйцами'...'
'А по-моему, - предложил Малина, - лучше всего будет так: однажды утром проснулся Броневицкий, а у него в гостях сидел Густав...'
'Правильно! - подхватила Фанни. - А дальше так: Густав с видом маши-растеряши шарится под одеялом ('Где тут маленький? Маленький мой красный броненосец?') и наконец с торжествующим видом извлекает мрачный Броневицкий огнетушитель...'
'Сосредоточенный массаж архитектурных излишеств', - продолжил Шина.
'Буги-вуги с бравурным тремоло', - сказал Малина.
'Стремительный домкрат!' - воскликнула Фанни, заливаясь смехом и хлопая в ладоши.
'В конце концов, - опять же загнусавил Машка, - оба шарятся в поисках трусов...'
'Куда это запчасти разбежались?' - пропищала Фанни.
'...И далее Броневицкий воняет, что я, мол, как Фридрих Энгельс, и трезвый, и навеселе, в любой, мол, позе я сохраняю трудоспособность, и я являюсь представителем больших, там, я не знаю каких... и вообще, мол, время совершать мне моцион и омывать телеса, и освежаться вежеталем, и что, спасибо, мол, за коллективное мероприятие, но...'
'Вот какую жуемотину поднес Броневицкий приятелю', - резюмировал Шина.
'Птички дерутся', - сказал Малина.
Птички голуби дрались за огрызок Машкиного сухаря. Чик-чирик да прыг, да хлоп, три-четыре, прямо в лоб...
'Что ж, - заметила Фанни, - как говорил Булгаков, голуби тоже сволочь порядочная'.
'Так вот, - рассказывал Машка, поводя могучими плечами, густо, словно шерстью, облепленными комарами, - о чем этот мой цикл - а дело в том, что всякое литературное произведение, что б там ни говорили на сей счет их авторы, пишется, на самом деле, с целью развлечения. Или читателя, или же самого автора - то есть, автор развлекает сам себя. Ведь, согласитесь, если бы одним не нравилось писать, а другим - читать, то никакой литературы, разумеется, на свете б не было...'
'Бедненький Машенька, - жалела его Фанни, хлопая ладошками по Машкиной спине, - вкусненький Машенька, хавают Машеньку комарики...'
'У него кожа как у слона, - сказал Малина, - ни один супостат не одолеет'.
'Как у тираннозавра', - поправил Машка.
'Так вот, - продолжал он. - То есть, что я хочу сказать? А то, что каждый волен устанавливать свои условия в этой игре, так как правильных систем не только в искусстве, но и вообще ни в чем не бывает, ибо всякая система хороша лишь для определенной категории людей'.
'Ну и что?' - сказал Шина.
'А то, что и этот мой цикл - не более, чем игра, которую каждый волен толковать, как ему угодно'.
'Ну и что?' - опять сказал Шина.
'А ничего'.
'Слушайте, - сказал Малина, залезая в штаны, - по-моему, уже дождь начинается. Ей-богу, капает. Эй, девки, вылезайте, едем!'
Близняшки, наконец-то, выбрались на берег, стали, наконец-то, сушиться-вытираться.
'Что ж поделаешь, - вздохнул Машка, поднимаясь. - Поехали, так поехали'.
Поехали. Молча ехали. Что-то уж поскучнели все. Дождь нагнал их уже по дороге. Быстро смеркалось.
Каждый думал о чем-то своем. Вот ведь как - еще один день пролетел, да еще какой день! - воскресенье. А завтра с утра - эх... - работа. У кого какая... Фанни служила где-то секретаршей ('секретуткой' - как сказала она). Шина еще утром поведал о себе, что он паталогоанатом, и вызывался помочь женщинам в разделывании курицы. Все смеялись, думая, что он шутит, но Малина подтвердил его слова. Про самого же Малину никто не знал, где он работает и работает ли вообще. Пепсиколки учились с Таней в институте. Ну, а Машка Машка работал ('держитесь, ребята, крепче за свои стулья') в 'Крокодиле' ('Ну, да, так тебе и поверили', - отвечали ему. Про Машку-то уж точно знали все, что он нигде не работает). И наконец, противный Новость трудился в каком-то диком месте - то ли он грузил декорации... в общем, выполнял какую-то очень важную функцию в обществе.
Итак, ехали. Смеркалось быстро, но вот уже и огни Калининского проспекта, хонки-тонк 'Жигули', кафе 'Валдай', магазин 'Мелодия', кинотеатр 'Октябрь'...
'А хорошо на реке было', - внезапно мечтательно произнес очнувшийся Новиков. Близняшки захихикали.
Новиков откашлялся, помедлил и, под всеобщее молчание, стал читать неожиданно чистым, чуть резонирующим голосом:
Сонет
Еще живые, завтра же - мертвы,
Друг другу снимся мы в краю дисторций,
