- А вы? Видите, я стал говорить, как вы, - вопросом на вопрос.
- Хороший ученик, быстро взяли методу, очень, кстати, надежная штука, резерв времени на раздумье.
- Вы не ответили на мой вопрос.
Штирлиц выпил вино, поставил стакан, приблизился к Кемпу:
- А как мне лучше ответить? От моего ответа, видимо, зависит получение работы в вашей фирме. Что мне надо ответить? Я повторю, только скажите.
Подошел дон Фелипе с большим деревянным подносом, на котором лежали пять сказочных рыбин, чуть прижаренных; сине-красные крапинки по бокам были, однако, явственно видны, очень хорошая форель, высокогорная, прекрасно сделана, видно, что ешь.
- Красиво, а? - сказал дон Фелипе. - Сам любуюсь; готовлю и любуюсь.
- Сказочно, - согласился Штирлиц. - Даже как-то неудобно отправлять таких красавцев в желудок.
- Ничего, - улыбнулся Кемп, - отправляйте. Для того их и ловят. Если бы их не ловили, вид бы вымер. А попробуйте не отстреливать зайцев? Эпизоотия, мор, гибель. Пусть выживут сильнейшие, закон развития. Я пробовал форель в долине; совершенно безвкусное мясо, волглое, дряблое; потому что там рыба живет без борьбы, вырождается...
Штирлиц управился с первой тручей, выпил андалусского тинто, блаженно зажмурил глаза, откинулся на спинку грубо сколоченного деревянного кресла и заметил:
- Если спроецировать вашу концепцию на людскую общность, тогда мир ждет славянско-еврейская оккупация. Им больше всего доставалось, наша с вами родина прямо-таки охотилась на представителей этих племен - без лицензий, в любое время года, вне зависимости от пола и возраста.
Кемп разлил вино по стаканам, Штирлицу - полный, себе - половинку, усмехнулся:
- Ничего, постараемся самосохраниться. Силы для этого существуют.
- Не выдавайте желаемое за действительное.
- Я инженер, а не политик, мне это противопоказано.
- Инженеры не умеют противостоять оккупации, Кемп, это как раз удел политиков. Или военных. Какое ваше воинское звание?
- А ваше? Труча остынет, она особенно хороша горячей.
- Верно, - согласился Штирлиц. - Я совсем забыл. Вы меня втягиваете в спор, я же спорщик, забываю об угощении.
Он принялся за вторую рыбу; обсосал даже глаза; дон Фелипе, сидевший возле своего громадного камина, заметил, что кабальеро ест рыбу как человек, знающий толк в труче, браво, была бы шляпа - снял.
- Вы заметили, - сказал Штирлиц, - что испанцев в первую голову заботит, к а к сказано или сделано; ч т о - у них всегда на втором месте; трагедия народов, задавленных абсолютизмом, лишенных права на самовыражение в деле...
- Абсолютизм рейха не мешал нам построить за пять лет лучшие в Европе автострады и крупнейшую промышленность, - откликнулся Кемп. - Это не пропаганда, это признают даже враги.
- А еще они признают, что в рейхе была карточная система. И за каждое слово сомнения человека сажали в концентрационный лагерь...
- Ну, знаете, сейчас в этом легче всего обвинять фюрера. Всегда обвиняют тех, кто не может защититься. Вы же знаете, что происходит в Нюрнберге... Месть победителей. Мы сами писали друг на друга доносы, никто нас к этому не понуждал. Такая уж мы нация, ничего не поделаешь.
Принявшись за третью рыбу, Штирлиц пожал плечами:
- Да, странная нация... При паршивых социал-демократах доносов не писали, имели возможность говорить открыто, а пришел фюрер, и нация переменилась, - шестьдесят миллионов доносчиков...
- Вот теперь я понял, как вы относитесь к Гитлеру.
- И правильно сделали, - ответил Штирлиц. - Если бы он не задирал Лондон и Вашингтон, у нас были бы развязаны руки на Востоке. Никто еще за всю историю человечества не выигрывал войну на два фронта.
- Разве? - Кемп снова налил Штирлицу тинто. - А Россия? В восемнадцатом году у нее было не два фронта, а несколько больше.
- Это несравнимые категории. Русские провозгласили интернационал обездоленных, вне зависимости от национальной принадлежности, за ними стояли пролетарии всего мира. Наше движение было национальным, только немцы, никого, кроме немцев.
- Вот в этом и была определенная ошибка Гитлера.
- Да? - удивился Штирлиц. - Вы уже смогли выжать из себя страх? Прекрасно, завидую; я до сих пор боюсь позволять себе думать о каких-то вещах: инерция государственного рабства, ничего не попишешь... А зачем я вообще говорю вам об этом, Кемп? Вы напоили меня, и я развязал язык. Ах, черт с ним, налейте-ка еще, а? Смотрите, я могу запеть. Я пою, когда пьяный. Я, правда, редко бываю пьяным, тут ни разу не был, нет денег, а сейчас я отвожу душу, спасибо вам. А почему вы не заказали себе тручу?
- Я люблю мясо.
- Так вы же говорили, что здесь прекрасное мясо!
- Если бы я хотел есть, - ответил Кемп, скрывая раздражение, поверьте, я бы заказал себе.
- Налейте мне еще, а?
- С удовольствием, - Кемп снова улыбнулся. - Сказочное вино, правда?
- Правда, - ответил Штирлиц, допив вино и принимаясь за четвертую рыбу. - А теперь переходите к делу. Вы слишком долго финтили, Кемп. Только не говорите о случайности встречи, не надо. Я слишком долго работал в разведке, чтобы поверить в это. Я бы очень рад поверить, я счастлив возможности получить работу в ИТТ, но не могу поверить вам, понимаете? Просто-напросто не могу и, пожалуйста, не браните меня за это. И потом, пьяный я становлюсь обидчивым, а потому агрессивным.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ - ИТТ (1927-1940) __________________________________________________________________________
Судьбы людей зависят от крутых поворотов исторического развития в такой же мере, как нравственные категории, определяющие моральный облик человека, выдвинутого - силою закономерностей и случайностей - к лидерству в том или ином регионе мира; это же распространяется на деятелей науки, бизнеса, культуры, ибо политика невозможна вне и без этих ипостасей общественной и деловой жизни планеты.
Быть бы Сосенсу Бену блестящим филологом, не начнись первая мировая война. Действительно, сын датчанина и француженки, он с детства владел языками родителей; поскольку отец его был почетным консулом Франции на Виргинских островах, юноша легко выучил немецкий и английский, ибо острова были перевалочной базой судов - не только, понятно, рыболовецких. Отец отправил Сосенса на Корсику, мальчик должен знать д и а л е к т, на котором говорил великий император; лишь после этого он разрешил ему переехать в Париж; там молодой Бен присматривал себе тему для защиты звания магистра, но в это именно время Белый дом уплатил Дании тридцать миллионов долларов, Виргинские острова сделались собственностью Соединенных Штатов, а Сосенс - их гражданином. Именно это дало ему возможность отправиться в Пуэрто-Рико, начать там торговлю сахаром, присматриваясь к тому, что происходит на его новой родине; а происходил тогда б у м в средствах связи; гораздые на просчет выгоды северные американцы быстрее всех поняли, сколь важен телефон в системе д е л а, объединяющего страну не словом, но общенациональным у з л о м бизнеса.
Сразу же после войны Бен организовал маленькую компанию с претенциозным названием: <Интернэйшнл телефон энд телеграф> со штаб-квартирой в Пуэрто-Рико и на Кубе. Там, научившись в совершенстве испанскому, он о б к а т а л с я, и в двадцать третьем году, после путча испанского диктатора Примо де Риверы, пригласившего иностранные монополии принять участие в реконструкции страны (<наша революция, - говорил Примо де Ривера, - стала возможной лишь потому, что братья в Италии во главе с дуче фашизма Муссолини доказали свою жизнестойкость>), оказался в Мадриде.
Если ты не г о т о в к Испании, не рассчитывай на успех; страна, изгнавшая - в эпоху инквизиции - арабов и евреев, давших ей ученых, купцов и врачевателей, отброшенная в своем развитии из-за этого назад не на одно столетие, словно бы несла на себе печать проклятия: былое величие ушло в небытие; некогда великая держава обрушилась в состояние з а д в о р о ч н о с т и, сделалась пугалом Европы, ее
