чрезвычайно, по его словам, перспективного молодого человека, Личо Джелли'... Он воевал против республиканцев в составе особого батальона <чернорубашечников> - личной гвардии Муссолини, владел пером, публиковал очерки, был великолепным оратором... Канарис весьма высоко ценил его, загодя готовя, кстати говоря, к проникновению в круги итальянского масонства, чтобы через них выйти на Нью-Йорк и Лондон, на <Шотландскую ложу>.
_______________
' Д ж е л л и - <великий мастер> масонской ложи П-2 (пи-дуэ), тесно связанный с тайным международным фашистским движением, состоялся как лидер наиболее реакционного масонства на спекуляциях нефтью и обмене оружия на нефть в 1950-1960 годах. Был президентом корпораций в Латинской Америке и на Ближнем Востоке.
После разоблачения Джелли как одного из организаторов планировавшегося фашистского переворота в Италии в 1977 году улетел на своем самолете в Швейцарию; был там арестован; бежал из тюрьмы; в настоящее время скрывается.
В о п р о с. - Оставим <Шотландскую ложу>, это не входит в сферу нашего интереса... Какова дальнейшая судьба Личо Джелли?
О т в е т. - Если мне не изменяет память, в конце сорок четвертого года он сумел эмигрировать в Аргентину, опасаясь судебного преследования со стороны союзников. Там его следы затерялись, хотя он весьма интересовал меня, поскольку в Буэнос-Айресе итальянцы довольно влиятельны и имеют серьезный вес в нефтяной промышленности, а для рейха в последний год вопрос о бензине был, как вы знаете, ключевым...
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (Даллес - Гелен, друзья-враги, сорок шестой) __________________________________________________________________________
К малышам Гелена тянуло с детства: самые счастливые дни были, когда родители отвозили его к тете Марте, двоюродной сестре мамочки. У тети Марты было трое детей - двухлетний Петер и девочки-погодки, Лотта и Гертруда, очаровательные пяти- и шестилетние создания, беленькие, с громадными черными глазами, в длинных юбочках, затянутых поясками на грудке. В дни, когда приезжали гости, их одевали в лаковые лодочки, до того умилительные на ножках маленьких проказниц, что двенадцатилетний Рейнгардт испытывал, глядя на них, щемящее чувство тихой умиротворенной нежности.
Чаще всего они играли <в семью>. <Папой> был он, Рейнгардт, <мамой> шестилетняя Лотта, <бонной> - Гертруда, а Петер - их <сыном>; называли они его почему-то Маугли, хотя он был такой беленький и толстенький, весь п е р е в я з а н н ы й, словно незримыми ниточками, что никак - даже при детском воображении, самом что ни на есть раскрепощенном, - не мог ни в чем походить на смуглого сына джунглей...
Рейнгардт часами играл с малышами, причем никогда не позволял себе командовать ими, хотя уже тогда, ребенком еще, определил свое будущее армия; наоборот, он поддавался их капризам, с радостью выполнял просьбы <мамы> и <бонны>, был снисходительно ласков к <сыну>, точь-в-точь копируя отношение к нему самому отца, самого любимого человека на земле, <любезного и дорогого папочки>.
Самая сильная влюбленность, которая остается в сердце человека на всю жизнь, конечно же, детская; впрочем, натуры грубые, духовно черствые забывают это, хотя каждый из них - это бесспорно - бывал влюблен в детстве, влюблен так, как редко влюблялся взрослым уже, когда властно входило проснувшееся желание, а любовь делалась сладостно-изнуряющей, н о ч н о й. То поющее ликование духа, сопутствующее детскому чувству, уступало место любовному б ы т у, который с годами становился привычным, каждодневным, а потому стирающимся, как расхожая монета...
Весной сорок четвертого года, оказавшись в госпитале (слегка задело; фюрер прислал телеграмму - очень любил генералов, которые, как он говорил, <опалены жарким пламенем очистительной битвы>), Гелен, женатый уже человек, отец, счастливый, казалось бы, семьянин, со слезами на глазах вспоминал маленькую Лотту: ее муж попал в плен под Сталинградом, выступил по московскому радио вместе с Паулюсом; несчастную женщину как жену изменника арестовали, бросили в концентрационный лагерь; тетя Марта просила помочь. А что он мог поделать? Любое слово, сказанное в защиту несчастной, обернулось бы против него - <пособник врага нации>. Петер погиб еще в сорок первом, под Ельней, прямое попадание русской мины: стоял человек, молоденький офицер в ладно пригнанной форме, и исчез, как не было, в з д о х взрыва, черное облако - и гудящая пустота; ужас какой-то, нереальность! Только Гертруде повезло - восемнадцатилетней она вышла замуж за шведского промышленника и уехала в Стокгольм; в рейхе с тех пор не бывала, вспоминая бывшую родину с плохо скрываемой неприязнью. Ее соседа по семинару, студента философского факультета в Гейдельберге, заставили языком вылизывать асфальт; парни из <Гитлерюгенда> окружили его, бросили на колени: <Ты должен вылизать нашу землю от твоего паршивого еврейского присутствия> - и мочились на него, захлебываясь от смеха.
<Боже, как ужасно складывается жизнь!> - думал тогда Гелен; в госпитале его часто навещал генерал Хойзингер; каждый раз, возвращаясь от фюрера из его полевого штаба в <Вольфшанце>, он находил время навестить своего давнего друга. Включив радио, стоявшее на столике у изголовья, рассказывал об ужасном положении на фронтах: <Нас может спасти чудо, но ведь мы с тобой прагматики, чудес нет, значит, мы обречены, крушение неизбежно, фюрер одержим, отказывается понимать реальность, верит в придуманные им же самим химеры, и ни у кого из окружающих нет смелости открыть ему правду; какой алогичный деспотизм!> (При этом и Хойзингер, и Гелен - начальник оперативного отдела генерального штаба фюрера и шеф его разведуправления <Восток> - как-то даже и не думали, что сами они также являются о к р у ж е н и е м Гитлера, проводят с ним многие часы на совещаниях, бывают приглашены к обеду, обмениваются дружескими рукопожатиями, имеют, говоря иначе, возможность о т к р ы т ь п р а в д у; о, гнусность и малость, <теория переваливания> на соседа, надежда на смелость другого, вера в озарение, которое придет к тирану со стороны!)
После бесед с Хойзингером генерал Гелен впадал в состояние тяжкой духовной смуты, не мог спать, даже если врачи давали снотворное. Спасением было одно и то же видение: маленькая Лотта в длинном платьице, перехваченном в грудке пояском, и остроносые лаковые туфельки на прелестных крошечных ножках; с этим видением только и засыпал, вызывал его как спасение.
Гелен впервые по-настоящему осознал ужас своего положения, когда фельдмаршал Эрвин Роммель по приказу фюрера покончил жизнь самоубийством. (Вместе с промышленным магнатом из Штуттгарта Робертом Бошем был подготовлен план, по которому он и его начальник штаба Шпейдель открывали фронт на западе и готовили ударный кулак против русских армий, чтобы не пустить их в Польшу и на Балканы; единственное, в чем он расходился с другими генералами, участвовавшими в заговоре, была судьба Гитлера. Он был категорически против устранения фюрера: <Я уговорю его согласиться с нами после того, как все будет сделано; он послушает меня, ведь главное дело его жизни - борьба против русского большевизма - будет продолжена!> За то, что Роммель был против убийства Гитлера, ему была пожалована милость: покончить с собой в присутствии посланцев рейхсфюрера; торжественные похороны и пенсия жене и сыну гарантированы.)
Выйдя из госпиталя, Гелен стал заканчивать работу по <Красной библии>, в которую были включены фамилии русских военачальников, политических деятелей, писателей, актеров, ученых; компрометация готовилась высококвалифицированными мастерами своего дела. Фотомастер, который переснимал <Библию>, был отправлен на Восточный фронт, на центральное направление. Сопровождавшему ему человеку - верен до последней капли крови, был спасен от трибунала, куда угодил из-за языка, - было приказано сделать все, чтобы фотограф (обер-лейтенант, близорук, в армию призван в сорок втором, страдает сосудистым заболеванием, вены на ногах раздуты, поэтому с трудом передвигается) ни в коем случае не попал в русский плен. Теперь руки развязаны - фотограф погиб во время налета русских штурмовиков от пулевых ран. Два экземпляра <Красной библии> были надежно укрыты в Альпах, неподалеку от швейцарской границы; подлинник лежал в сейфе, в помещении генерального штаба, в Цоссене, под Берлином.
Мучительно обдумывая будущее, которое казалось беспросветным, Гелен часто, когда становилось совсем уж невмоготу, уезжал в имение к барону Ридзель цу Эйзенбаху (несмотря на то, что большая часть его поместий находилась в Пруссии, в Гессене его семья также владела прекрасными землями и двумя дворцами). Почти вся семья собралась здесь, спасаясь от налетов. Племянницы барона, Ингеборк и Паула, семилетние создания, похожие чем-то на Лотту и Гертруду, стали его самыми близкими друзьями; он мог проводить с ними целые дни, придумывал уморительные игры, во время <пряток> не гнушался тем, чтобы <водить> и, конечно, не находил маленьких прелестниц, а они, визжа от сладостного страха, счастливые, подбегали к условленному месту: <Чур-чура, меня не нашли!> А еще он очень любил готовить вместе с ними прекрасные обеды из речного песка и листьев; получались невероятно красивые застолья, еда была
