Наполеоны или толстые Черчилли, все остальные похожи на сограждан, пусти их в толпу без свиты и орды репортеров, - никто на них и не взглянет...
<Грегори твой друг, - сказал он себе, - он караулит гадов, рискуя жизнью; это бесстыдно думать так, как ты подумал, бессовестно и грязно. А если бы он не был твоим другом? Если бы Кристе пришлось делать наше дело с другим человеком, который не был бы твоим ближайшим другом, тогда как? Или верить, как себе, навсегда и во всем, - подумал Роумэн, - или рвать сейчас же, сразу! Бежать, не оглядываясь! Она права, когда говорила, что не всякое знание нужно человеку, но почему же именно мужчина так норовит все вызнать о прошлом любимой, отчего?!>
Он сел за руль раздрызганного <Форда>. Мотор завыл, сотрясаясь как в лихорадке, потом заревел; облачко дыма из выхлопной трубы сегодня было не сахарным, г р о з о в ы м, но темным. <Надо подлить масла, гонки на второй скорости губят мотор, останусь без машины. Я еще не готов к тому, чтобы сейчас же ехать к Штирлицу. Я могу навести на него 'хвост', а этот чертов 'хвост' где-то таится, видимо, за мной смотрят весьма квалифицированные люди; я - после разговора с Крис - слишком в себе, чтобы стать таким собранным, каким следует быть перед началом операции. Итак, Райфель в Игуасу и Хуан-Альфрид Лопес в Кордове. Я не смогу поехать в оба места, я сойду с ума, не видя Кристу; я возьму на себя Игуасу, а оттуда вернусь в Европу. За Штирлицем - Кордова. Я не выдержу, если мне придется проторчать здесь еще недели две. Просто не выдержу, сломаюсь: нет хуже вина, чем перебродившее, нет бессильнее человека, чем тот, который ждал хотя бы на один час больше того, что по силам думающему существу...>
В тот же день, двумя часами позже, получив письмо из Лиссабона и обговорив срок и формы связи, Роумэн расстался со Штирлицем, а сам отправился в Игуасу.
- Мистер Райфель? Я не ошибся? - Роумэн посмотрел на пожилого мужчину, сидевшего под вентилятором за столом, что стоял возле окна, выходившего в складское помещение.
- Сеньор Райфель принимает товар. А кто вы, простите?
- Я из Мадрида, по вопросам, представляющим для сеньора Райфеля коммерческий интерес.
- Пожалуйста, подождите его. Присаживайтесь, - предложил мужчина, оценивающе, по-торговому глянув на Роумэна.
- Как долго ждать?
- О, не более получаса...
- Нет, я не располагаю таким временем. Если сеньор Райфель свободен в обеденное время, я бы с радостью пригласил его на ланч в отель <Палома>. Скажем, в тринадцать пятнадцать...
- Погодите, может, я сбегаю за ним?
- Это было бы в высшей мере любезно с вашей стороны...
Фигура человека, оторвавшегося от вентилятора, странно дисгармонировала с его головой. Лицо - крупное, в тяжелых морщинах, что прорезали щеки сверху вниз, - оказалось посаженным на тоненькую шею, которая была словно приделана к совершенно бабьему торсу: бедра у человека были расплывшиеся, живот торчал вздувшимся громадным шаром, пояс на нем не держался, съехал куда-то вниз; ножки были непропорционально тоненькие, вроде шеи, и очень маленькие - шестой размер, не больше, шел он тоже по-женски: семенил, раскачивая задом, словно шлюха.
<Неужели 'голубой', - подумал Роумэн, - с таким-то мужественным лицом; какая гадость! Единственное, кого никогда не смогу понять, так это гомосексуалов, брррр, гнусь!> Вспомнил анекдот: в медицинском колледже профессор проводит ознакомительную беседу с будущими врачами-сексологами; в группе собрались одни девушки. Профессор: <Как называется мужчина, который хочет, но не может?> Хор голосов: <Импотент>. <Верно. А тот, кто может, но не хочет?> Женский голос: <Сволочь!> <Нет, скорее всего гомосексуалист... Итак, рассмотрим строение предстательной железы гомосексуала, которая, как правило, анормальна>...
Штирлиц рассказывал, что Гиммлер санкционировал расстрел своего племянника за то, что тот грешил нездоровым влечением к мужчинам. <Если эти наци в Игуасу тоже б а л у ю т с я, тогда я набрал очко еще до начала состязания; впрочем, почему я решил, что они педики? Это еще надо доказывать, а у меня нет на это времени. Мне хватит того, что Грегори прислал в своем письме, этот Райфель не может не дрогнуть. Хотя, судя по тому, что он написал мне про Ланхера, эти люди умеют держаться>.
Райфель был полной противоположностью толстопузой и вертлявозадой ж е н щ и н е с лицом страдающего монастырского аскета или же тренера по боксу. Он был поджар, степенен в движениях, ступал мягко, совершенно беззвучно, будто шел по толстому ковру, хотя в оффисе пол был красного дерева, - его здесь много, разных оттенков, очень дешево.
- Я Райфель. Вы искали меня? Здравствуйте.
- Я - Ниче, - ответил Роумэн на своем прекрасном немецком. - Думаю, мое предложение нам бы следовало обсудить с глазу на глаз.
- Сеньор Луарте, - Райфель кивнул на ж е н щ и н у, - не понимает по-немецки, его британская мама очень не любит нас с вами, говорите спокойно.
- У меня нет оснований волноваться, я всегда спокоен, спокойствие мое обычное состояние, но я приехал от Ланхера, у него сестра приболела, нужны здешние травы, да и мое к вам предложение не изложишь в такой душной комнате, может, пообедаем вместе?
- Я не знал, что вы оттуда, - сразу же поднялся Райфель. - Пошли, перед обедом можно выпить кружку пива, я приглашаю.
- Спасибо, только я плохо переношу пиво в такую жару, - улыбнулся Роумэн.
Он поднялся следом за Райфелем, с трудом выбравшись из-за низкого, очень неудобного канцелярского стола с какими-то чрезвычайно острыми углами, хотя, на первый взгляд, этот стол ничем не отличался от тысяч ему подобных, только разве что слишком уж был аккуратен, - какая-то пронзительная гордость бедного, который вынужден скрывать свою нищету.
- Хотите посмотреть мои склады? - поинтересовался Райфель.
- Я, честно говоря, ни черта в этом не смыслю. Моя специальность параграфы законоуложений и гарантированность банковских счетов.
- Вы получили образование в...
- И там, и там, - ответил Роумэн. - Во всяком случае, немецкие законы я проходил в рейхе.
- Ах, вот как...
Когда они вышли на знойную улицу, забитую повозками, полными даров сельвы, всадниками, - лица в основном смуглые, много индейской крови, медлительными женщинами, продававшими товар в р а з н о с (широкополые соломенные шляпы скрывают верхнюю часть лица, губы чувственные, очень яркие, взгляд - когда вскидывают голову - обжигает), Роумэн сказал:
- У меня для вас письмо.
- Я все понял, господин Ниче... Ваш немецкий прекрасен, но все же, сдается, родились вы не в Германии.
- Вы правы, я родился в Ирландии. Моя мать немка, господин Райфель. Или вам хочется, чтобы здесь, на улице, когда мы одни, я называл вас настоящим именем?
- Не надо. Нет, нет. И не потому, что я боюсь... Просто это доставляет известную боль: потеря родины всегда сопряжена с личной трагедией.
- Я понимаю. Да и ваша нынешняя профессия предполагает вычленение прошлого. В противном случае возможен провал...
Райфель улыбнулся:
- Об этом я как-то не думал, господин Ниче... Мне не грозит провал, я вполне легален...
- Человек, живущий под другой фамилией, да еще немец, никогда не может быть гарантирован от провала. Так что - осторожность и еще раз осторожность... Пошли ко мне в отель, там нет ни одного гостя, лишь я... Такой уникальный уголок в тропиках, водопады, охота, рыбалка - и ни одного туриста... Поле для бизнеса, подумайте об этом...
- Мы уже думали.
- Полагаю, одним Шибблом не обойтись.
- Я тоже так думаю. Нужны как минимум три-четыре проводника...
- Мы можем кое-кого порекомендовать.
- Спасибо, - Райфель отвечал односложно, выжидающе. <Он же еще не прочитал записку Ланхера, -
