но если ребенок мудр в своей первородности, то старики исполнены хитрости, недоверия, страха; не жизнь, а постоянное ожидание неизбежности конца...
Нет, подумала она, ты не права, вспомни Ханса... Спортсмен, был заядлым охотником, гордился своим аристократическим происхождением, здоров, как юноша; он часто ездил с папочкой на охоту. <Мне пятьдесят пять, но я чувствую себя двадцатилетним! Но не обольщаюсь! Шестьдесят лет - последний рубеж мужчины... Потом всех нас надо отстреливать... Да, да, именно так, санитарный отстрел... Ведь дают же лицензии на старых лосей в то время, когда охота запрещена, - надо освобождать в и д от балласта!> Перед самым началом войны Хансу исполнилось шестьдесят четыре; он был по-прежнему крепок, завел подругу, которую таскал с собою на охоту, обожал горячую еду и проповедовал необходимость постоянной близости с женщиной: <Это - натуральный женьшень>. Криста как-то услышала его разговор с отцом. <Знаешь, Кнут, я был у профессора Бларсена, - говорил папочке старик, ну, этого, знаменитого, который занимается сексологией... Я спросил, сколько раз в неделю надо любить женщину... Знаешь, что он ответил? Не догадаешься! Он просто рассмеялся: чтобы любить, надо любить постоянно: <Если у вас сломана рука и вам наложили гипс, сколько времени потом придется ее разрабатывать?! А?!> Вот я так и поступаю... Но вообще есть физиологическая граница: всех стариков, кто перевалил за семидесятилетний рубеж, надо отстреливать. Ведь дают же лицензии на старых оленей, когда охота в лесу запрещена?! Балласт, надо освобождать вид от балласта!>
- О чем ты думаешь? - спросила Элизабет, вытирая слезы.
- Вздор какой-то лезет в голову.
- Надо было бы зайти в церковь и помолиться за наших... У вас есть протестантские церкви?
- Не знаю... Я не верю в церковь... Я в бога верю...
- Все мы дуры... Какие-то неполноценные, - Элизабет утерла слезы на щеках ладонями и по-детски шмыгнула покрасневшим носом. - Больше всего я мучаюсь оттого, что Спарк улетел отдать себя в з а л о г без смены чистого белья... И носки на нем были несвежие... Мне стыдно, что подумают о его жене те люди, которые стерегут... <Ну и баба у него, надо привести хорошенькую кубиночку, очень заботливые жены...>
Крис, наконец, закурила, затянулась по-мужски, очень глубоко:
- Думаешь, все это время мне не лез сор в голову?! У нас один биолог читает курс о взаимоотношениях полов... Рекомендует женщинам - мы же дисциплинированные, честолюбивые - ставить себе ежедневные оценки за поведение: <Это будет держать вас в кулаке, гарантия семейного баланса абсолютна>... Я спросила: <А может, лучше просто любить того, кого любишь? Не свою к нему любовь, а его? Не пропуская все происходящее через себя, через то, как на это посмотрят и что подумают другие? Просто любить и поэтому быть счастливой?>
- Дай сигарету...
- Ты же не куришь...
- О, я раньше была такая заядлая курильщица! - Элизабет, наконец, улыбнулась. - Я бросила, когда вот этот должен был родиться, - она положила руку на голову Питера, совершенно не страшась, что мальчик проснется. А я бы не решилась так, подумала Кристина, она про них все знает, хотя никто ее этому не учил... Всему учат: и математике, и хорошему тону, и сексологии... Вот только этому жесту научить не смогут, врожденное...
- Хочешь, погадаем? - спросила Кристина.
- Веришь?
- Да.
- А я боюсь.
- Я начну с себя... А потом погадаю на Пола... Если захочешь, потом погадаем на Спарка...
Элизабет снова улыбнулась, жалко и растерянно:
- Нет. На меня. Я боюсь гадать на него и на маленьких. Давай погадаем на нас...
Криста отошла в нос каюты, открыла дверки стенного шкафчика, где хранилась посуда, отодвинула тарелки и достала из-за полки маленькую книжку в зеленом сафьяновом переплете.
- Называй страницу, - сказала она. - На меня.
- Первую сотню открывать неинтересно, - сказала Элизабет. - Это все заставляли учить в колледже, в зубах навязло... Давай так... Страница двести седьмая, сверху восьмая строка...
Жаль, что она не назвала цифру <семь>, машинально подумала Кристина; прочитала текст:
- <Когда же будешь отпускать его от себя на свободу, не отпусти его с пустыми руками>...
- Дальше, - попросила Элизабет.
- По-моему, и так все понятно...
- Что, дальше плохо?
- Не знаю...
- Дальше, - повторила Элизабет, - я боюсь одной строки... Приходится много додумывать...
- Это ничего, если я закурю еще одну сигарету? - спросила Крис, кивнув на спящих мальчиков.
- Закурим вместе, - ответила Элизабет; она снова д е р ж а л а себя, стала прежней - спокойной и чуточку снисходительной.
- <Но снабди его от стад твоих, - продолжила Криста, - от гумна твоего и от точила... Дай ему, чем тебя благословил Господь... Помни, что и ты был рабом в стране Египетской и избавил тебя Господь, Бог твой, потому я тебе это и заповедую... Если же он скажет: <Не пойду я от тебя, потому что люблю тебя и дом твой>, возьми шило и приколи его ухо к двери, и будет он твоим рабом на век. Так поступай и с рабою твоей>...
Элизабет, наконец, весело засмеялась, ничуть не опасаясь, что мальчики проснутся, а Криста даже створки стенного шкафчика открывала осторожно, страшась, что з а п о ю т петли; бедненькая, как же трудно ей; сердце разорвано на три части, а я до сих пор не верю, что Пол по-настоящему мой муж... Чему ты не веришь, спросила она себя. Тому, что он <твой>? Или <муж>? Это разные понятия. В этом пустячном различии корень людских бед... <Мой> - собственность, <муж> - это мужчина, который позволяет себя любить, нежно и покорно принимает мою ласку; мужчина - это сила вообще; муж - сила, защищающая тебя, вот в чем разница...
- У тебя было прекрасное гадание, - сказала Элизабет, затягиваясь. Хочешь, я буду толкователем?
Криста села рядом с ней, прижалась, ощутила ее опавшую грудь, вспомнила маму, дрогнула спиной, испугалась, что не сдержится, разревется; нельзя, ни в коем случае нельзя, ей труднее, чем мне!
- Тебе холодно? - спросила Элизабет, почувствовав, как вздрогнула спина Кристы. - Не простудилась?
- Нет, мало спала...
- Ты совсем не спала, бедненькая, - сказала Элизабет и подняла с ее лба тяжелые, ш е л е с т я щ и е волосы. - Какая же ты у нас красивая... Совершенно григовская девочка... Не сердись, я темная, но Григ был норвежцем или финном?
- Не сержусь, - Криста прижалась к ней еще теснее. - Норвежцем. На тебя будем гадать?
- Обязательно... Страница триста пять, двенадцатая строка снизу.
Не открывая книгу, Криста спросила:
- Ты называешь цифры с каким-то смыслом? Или просто так?
Элизабет удивилась:
- А какой смысл может быть в цифрах?
Криста убежденно ответила:
- Может... Я почему-то боюсь цифру двенадцать... Хочешь перегадать?
- Так нельзя... Давай уж, что делать... Тем более, все это чепуха...
Криста нашла страницу:
- <Теперь иди и порази Амалика...>
- Дальше, - попросила Элизабет.
- <И истреби все, что у него>.
- Дальше...
- <И не дай пощады ему>...
- Дочитай до конца строфы, Крис...
