успел я сконструировать в уме предположительный ответ, как через мгновение ее не стало. Взяла да растворилась в воздушном пространстве, да так запросто, будто такое поведение — давно привычное для меня явление. Как же я забыл: каждая маленькая девочка должна уметь с легкостью растворяться, как руки мыть перед едой.
Давай сначала: я взрослый человек с высшим техническим образованием. Я не верю в чудеса, а верю в таблицу умножения и заработную плату в иностранной валюте. Причем добавочно знаю, что внутри меня происходят всякие процессы, нередко таинственные и необъяснимые. Но исчезающий на глазах ребенок — это, знаете, слишком. Наверное, я сошел с ума. Точно, как же раньше не сообразил? То со стороны себя вижу, то теперь девочка. Мне стало не до шуток. Начинаю переставать себя точно ощущать, и будущее, теперь уже вовсе не светлое, грозит предстать передо мной самым непредсказуемым образом. Душа снова собралась вести самостоятельную жизнь вдали от тела. Чтоб остаться-таки целым, смотрю зачем-то на руки и ничего особенного в них не обнаружив, временно успокаиваюсь, а через минуту опять сомневаюсь, и снова проверяю, на месте ли они. Приехали: я сдурел. Глянь на себя, чудак-человек: стоишь на пустынной улице и собственным рукам дивишься.
Странное существо, как тебя там! Давай так: я тебя не видел, а только предположил, и ты, ради всех святых, блуждай где-нибудь поближе к своей национальной родине, в Европу давай, это как раз на другом конце планеты будет. Вот и договорились. А сейчас я спокойно пойду в ближайшее питейное заведение и куплю крепкого напитка в количестве больше нормы, а завтра проснусь и ты, чудесная, перепутаешься у меня в голове со вчерашними снами и новыми впечатлениями от похмелья. Будь здорова.
Я долго бродил потом по разным незнакомым улицам, слабо зная зачем, пока наконец не зашел в маленький ресторанчик в одном из непопулярных кварталов вдали от побережья. Хозяин очень удивился моему появлению. Видимо, я у него первый белый за всю историю заведения.
— Пожалуйста, водки и что-нибудь еще, все равно, будьте добры, пытаюсь сделать заказ с помощью рук и выражения лица.
Деревянное помещение в полумраке, штук десять пустых столиков с комплектами стульев. Почему я здесь один?
Стоило так подумать, белобрысая девочка появилась снова и совсем рядом, так что я мог разглядеть ее более детально. Шелковое пестрое коротенькое платьице, сандалии на босу ногу. Причем обувь почему- то отечественного производства на скользкой свиной подошве. Не берусь точно описывать ее лицо, оно просто милое, ребячье, главное в нем — свежесть детства. А вот глаза странные — небесного цвета. Заглянув в них, я очень интересно себя почувствовал, будто меня, потомственного землекопа, срочно оторвали от непрерывного труда и поместили в чистое место вдевать нитки в иголочные ушки.
— Послушай меня еще раз, милое создание. Я просто хочу дальше жить и я не собираюсь играть с тобой в Маленького Принца. Я очень хорошо знаю эту сказку, и она не про меня и тебя. То, что ты стоишь передо мной, ничего не изменит, ведь так? Как звать-то тебя? Почему ты все время молчишь? В таком случае будешь Эльзой. И почему кажется, будто я знаю, о чем ты думаешь? Зачем ты здесь? Чтобы морочить мне голову? Я и так в растерянности перед законами природы. Когда меня чему-то учили, было все ясно и понятно, а когда приходится учиться самому — не ясно ничего. И чем дальше, тем больше вопросов и все меньше на них ответов. Может, так и должно быть, и мы призваны жить в смятении, постоянно удивляясь фактам судьбы, а под конец, не разобравшись, что в этом мире к чему, совершенно растеряться, обидеться на нечутких товарищей и смертельно опечалиться. А может, должно быть все просто, и задаваться надо только теми вопросами, на которые заранее заготовлены в доисторических книжках ответы. Не мучь себя, горемыка — открой книжечку, ознакомься с предварительными ответами и спи дальше, любознатель. Раз так, то мне хочется стать растрепой — школьным двоечником, расстрелять из рогатки все уличные фонари, а потом залезть в брошенный подвал и жалеть беспризорного котенка. Хочется думать, что мир вольный, как ковыльная степь или как недрессированное лесное животное.
Посетите горную вершину и гляньте, как прекрасна окружающая действительность. Разиньте рот и покричите, и нет здесь 'ибо сказано...', и страха нет, и до любви рукой подать. Она должна быть здесь, а не между двумя дышащими телами, как я только что. И она не членский билет некоего душевного объединения энтузиастов, почитателей догм.
Милая Эльза, я, кажется, наделал много глупостей. Эта коммерческая любовь, и те предыдущие — некоммерческие. И как себя точно ощущать при этом, мне до сих пор невдомек.
Я взял одну женщину и повез в большой город. Там мы гуляли по морозным улицам, грелись в уютных кафе, а под вечер нашли на вокзале бабушку, которая сдала нам комнату внаем на несколько дней и несколько ночей. Комната была в частном деревянном доме, до которого ехать минут сорок на электричке. Сорок минут — пшик, когда ты молод и не один, и все вокруг вновь, и жизнь впереди.
Ночью для охлаждения нарочно выходил на улицу курить, после чего возвращался. Самое главное, закрепленное временем, впечатление — это когда остуженный зимним ветром заскакивал назад под одеяло, а там сюрприз. Страшно от того, что отпечатанная в уме женщина не говорящая, и слабо проявляет человеческое — что-то теплое. Выходит, для подобного счастья человек не нужен. А я старался: говорил слова, дарил цветы и обещания, поил крепленым вином, кормил пирожками с печенкой на вокзале. Вкусные, жареные, с хрустящей корочкой по десять копеек пирожки.
Что у меня в голове от жизни? Прах какой-то. Причем хрустящая корочка, причем десять копеек? Какого цвета у нее волосы? Кем она хотела стать, когда повзрослеет? Космонавтом?
Зачем стараюсь существовать, тратя время и занимая пространство мировое достояние? Или жизнь важна тогда, и ни к чему сейчас, как контрамарка, которая имеет значение только во время сеанса. А теперь она никчемный листок — кино закончилось, зажгли свет, и зрители разбрелись, оставив мусор и погрустневший порожний зал. И уборщица, песочная старушка, сгребая скорлупки от семечек, не подумает, что нашелушил их семьянин и производственник, неравнодушный к новостям и пиву, любитель кроссвордов. И что он, голубчик, сейчас дома среди собственного подрастающего поколения: вытирает сопли меньшенькому, дерет задницу старшему-сорванцу, а дочурку-рукодельницу и отличницу любит и балует, после чего бегает курить на балкон.
Зачем я, Господи? Мне страшно, Эльза! Где моя водка?
Живя раньше, я неправильно себя представлял, забывая о существовании смерти. Смерть — это важный и мощный природный факт, ровно любовь, а может, даже существенней. Веря в 'нипочем не умру', мы похожи на австралийского страуса, который прячется, втыкая голову в грунт. Не чуя смерти, я существовал зря. Смерть, она, ведь основа природы, как рождение. Каким-то волшебным веществом наполняешься, когда вдруг начинаешь жить с этими двумя вещами разом. Думы о бренности заставляют нас отчаянно любить жизнь, боясь упустить каждый миг, а в конце пути не испугаться и уйти счастливым. Очень надо, чтоб было так. Я догадался умом об этом раньше, но ощущать начал только что. Чувство леденящее, и сильно отвлекает от посторонних дел весь организм. Кажется, оно было со мной всегда, только в неучтенном виде. Это надежное ощущение — верный путь в небесную, лучезарную высь, в вечность. С ним я вошел в мир, с ним его и покину.
Из тропиков я привез странный недуг. Внезапно виделась тьма и ничего в ней больше, или вдруг какой-то орган не хотел работать, как надо. Чаще сердце, хотя само оно, оказалось, годное для существования вполне.
Я в палате кардиологического отделения областной больницы вместе с кандидатами в мир иной. Многие уже сходили туда-обратно и убедились, что там, во тьме, хотя и жутко, но интересно, и что Моуди прав. Остальным еще только предстояло совершить дивное путешествие, но никто не торопился, а просто нервничали.
Нас человек десять и лежим мы на одинаковых железных койках, расставленных вдоль равнодушных белых стен государственного учреждения. Слева сорокапятилетний долговязый брюнет Сережа. Все его существо не хочет умереть, и он все время боится чего-то. Но чего именно, сказать толком не может, хотя старается и часто. За плечами два инфаркта, и здесь он с подозрением на третий. Но опасения оказались напрасными, и доктора оставили его полежать, поколоться и поглотать таблетки. Сережа страстный болельщик за свой организм, и всегда не прочь поговорить о своем драгоценном самочувствии с
