— Ну и простак же ты, — сказал Найджел, почувствовавший, однако, угрызения совести. — Я никогда не играю на крупные суммы.
— То-то и оно, милорд, — продолжал неугомонный слуга, — и, с вашего позволения, это еще хуже. Если бы вы играли с людьми, которые ровня вам, греха было бы меньше, но чести было бы больше в такой игре. Ваша светлость знаете, или могли бы знать по собственному опыту — пока еще недолгому, всего несколько недель, что с маленькими суммами тоже нелегко расстаться тому, у кого нет более крупных; и должен сказать вам откровенно, люди замечают, что ваша светлость играет только со всяким отребьем, которое может проигрывать лишь маленькие ставки.
— Никто не посмеет утверждать это! — гневно воскликнул Найджел. — Я играю с кем хочу и буду играть так, как мне нравится.
— Вот это как раз все и говорят, милорд, — продолжал безжалостный Ричи, чья врожденная любовь читать наставления и прямота характера мешали ему видеть страдания, которые он причинял своему господину, — прямо слово в слово. Не дальше как вчера в той же самой ресторации вашей светлости было угодно выиграть у этого юнца в бархатном малиновом камзоле, с петушиным пером на шляпе — у того самого, хочу я сказать, который дрался на поединке с хвастливым капитаном, — пять фунтов или что-то в этом роде. Я видел, как он проходил по залу, и если вы не ободрали его как липку, значит я еще никогда в жизни не видел разорившегося человека.
— Не может быть! — воскликнул лорд Гленварлох. — Но кто же он? У него был вид состоятельного человека.
— Не все золото, что блестит, милорд, — ответил Ричи. — Вышивки да серебряные пуговицы опустошают кошелек. И если вы спросите, кто он, — может быть, я и знаю, да не хочу сказать.
— Во всяком случае, если я действительно разорил этого человека, — сказал лорд Найджел, — посоветуй, как исправить зло.
— С вашего позволения, не извольте беспокоиться, милорд, — сказал Ричи. — О нем хорошо позаботятся. Знайте только, что этот человек бежал в объятия дьявола и вы подтолкнули его. Но я остановлю его, если только он способен еще внять голосу рассудка, и вашей светлости нечего больше спрашивать о нем, так как вам совершенно бесполезно знать это, и скорее даже вредно.
— Послушай ты, болван, — сказал его господин, — до сих пор я терпеливо слушал тебя, на то были свои причины. Но не злоупотребляй больше моим добродушием — и раз уж ты непременно должен уехать, что ж, отправляйся с богом, и вот тебе деньги на дорогу.
С этими словами он высыпал ему в руку золото, которое Ричи пересчитал с величайшей тщательностью, монету за монетой.
— Ну что, все в порядке? Или, может быть, в них не хватает веса? Какого черта ты еще медлишь, когда всего пять минут назад так торопился уехать? — воскликнул молодой лорд, окончательно выведенный из себя самонадеянной педантичностью, с которой Ричи читал ему свои нравоучения.
— Счет правильный, — сказал Ричи с невозмутимой серьезностью, — а что касается веса, то хотя лондонцы очень щепетильны в этом отношении и строят гримасы при виде монеты, если она чуть легче обычной или у нее есть трещина на ободке, клянусь честью, в Эдинбурге на них набросятся, как петух на крыжовник. Жаль только, что там золотых монет днем с огнем не сыщешь.
— Тем больше твое безумие, — сказал Найджел, гнев которого мгновенно прошел, — покинуть страну, где их достаточно.
— Милорд, — сказал Ричи, — если говорить откровенно, милость господня дороже золотых монет. Если Бесенок, как вы называете этого мосье Лутина — вы с таким же успехом могли бы назвать его Висельником, ибо таков будет, несомненно, его конец, — порекомендует вам нового пажа, вам не придется выслушивать от него таких проповедей, какие вы выслушивали от меня. И если бы это были мои последние слова, — сказал он, возвысив голос, — я сказал бы вам, что вас опутали, что вы сошли с пути, проторенного вашим достопочтенным батюшкой, и, что еще хуже, вы, не в обиду будь сказано, погибнете с позором, ибо вы стали посмешищем для тех, кто совращает вас с пути истинного.
— Посмешищем! — воскликнул Найджел, подобно всем юношам более чувствительный к насмешкам, нежели к доводам разума. — Кто дерзнул смеяться надо мной?
— Милорд, это так же верно, как то, что я не могу жить без хлеба… Нет, еще больше — как то, что я правдивый человек: я думаю, ваша светлость никогда не слышали, чтобы с языка Ричи сходило что-нибудь, кроме чистой правды, разве только честь вашей светлости, благо моей родины или, быть может, иногда мои собственные мелкие делишки делали излишним обнародование всей правды… Так вот я и говорю, так же верно, как то, что я правдивый человек; когда я увидел этого беднягу в зале ресторации, будь она проклята богом и людьми — да простит мне небо мои проклятия! — со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, с беретом, надвинутым на лоб от отчаяния, Бесенок и говорит мне: «Начисто ощипал несчастного цыпленка твой господин; его светлость с петухами в драку не полезет». И сказать по правде, ваша светлость, все лакеи и кавалеры, а в особенности ваш названый брат, лорд Дэлгарно, все вас ястребом-перепелятником зовут. Я уж хотел было Лутину башку проломить за эти слова, да не стоило руки марать из-за такого пустяка.
— Они смеют так называть меня? — воскликнул лорд Найджел. — Проклятие! Дьявол!
— И дьяволица, милорд, — добавил Ричи, — они здесь все трое хозяйничают в Лондоне. А еще Лутин и его хозяин смеялись над вами, милорд, что будто бы вы — даже стыдно сказать, — что вы были слишком внимательны к жене почтенного человека, из дома которого вы только что выехали — нехорош он стал для вас при теперешней роскошной жизни, — и что вы, похваляясь ее благосклонностью, говорят эти беспутные насмешники, не имели достаточно смелости, чтобы вступить из-за нее в ссору, и что ястреб-перепелятник слишком труслив, чтобы наброситься на жену сыровара.
Он на мгновение умолк и устремил неподвижный взгляд на лицо своего господина, пылавшее от стыда и гнева, затем продолжал:
— Милорд, я справедливо судил о вас и о самом себе; если бы не Ричи, подумал я, он глубоко погряз бы в распутстве и в других пороках.
— Что еще за новый вздор ты выдумал, чтобы досадить мне? — воскликнул лорд Найджел. — Но продолжай, ибо тебе больше уже не придется изводить меня своими дерзостями, продолжай и не теряй напрасно времени.
— Клянусь честью, так я и сделаю. И раз уж бог дал мне язык, чтобы говорить и давать советы…
— И тебя никак нельзя упрекнуть в том, что ты зарыл свой талант в землю, — прервал его лорд Гленварлох.
— Совершенно справедливо, милорд, — сказал Ричи, снова сделав знак рукой, как бы призывая своего господина к молчанию и вниманию, — надеюсь, вы будете так думать через некоторое время. И раз уж я собираюсь оставить свою службу у вас, надо вам знать правду, чтобы вы могли заметить ловушки, в которые может завлечь вас ваша юность и неопытность, когда рядом с вами не будет уже рассудительных людей, умудренных житейским опытом. Тут кумушка какая-то все о вас расспрашивала, милорд, здоровая такая, красивая, лет под сорок, а то и больше.
— Что ей надо было от меня? — спросил лорд Найджел.
— Перво-наперво, милорд, — ответил мудрый слуга, — вижу я, женщина она воспитанная, любит умное общество, и я охотно вступил с ней в разговор.
— В этом я не сомневаюсь, — заметил лорд Найджел, — и ты так же охотно рассказал ей про все мои дела.
— Вот уж это нет, милорд, — сказал слуга. — Хоть она и расспрашивала меня о вашей жизни, о вашем богатстве, о ваших здешних делах, а я думаю, не годится мне говорить ей всю правду касательно этого.
— Никто не давал тебе права, — сказал лорд Найджел, — рассказывать этой женщине правду или ложь о вещах, которые ее совершенно не касаются,
— Я тоже так думал, милорд, — ответил Ричи, — и я не сказал ей ни того, ни другого.
— А что же ты тогда все-таки рассказал ей, несносный болтун? — воскликнул его господин, выведенный из терпения его болтовней, но с любопытством ожидавший, чем все это кончится.
— Я рассказал ей, — продолжал Ричи, — о вашем богатстве и о других вещах то, что не соответствует правде в настоящее время, но что было правдой раньше, должно было бы быть правдой сейчас и снова будет правдой, а именно — что вы владелец большого поместья, хотя пока у вас только права на него. Мы
