усмешка скользнула по ее губам. Она легонько оттолкнула Сашу и спросила:
– Ты розы любишь?
Саша вздохнул, открыл глаза, улыбнулся сладко и тихо шепнул:
– Люблю.
– Большие? – спросила Людмила.
– Да всякие, и большие, и маленькие, – бойко сказал Саша и встал с ее колен ловким мальчишеским движением.
– И розочки любишь? – нежно спросила Людмила, и звонкий ее голос вздрагивал от скрытого смеха.
– Люблю, – быстро ответил Саша.
Людмила захохотала и покраснела.
– Глупый, розочки любишь, да посечь некому, – воскликнула она. Оба хохотали и краснели.
Невинные по необходимости возбуждения составляли для Людмилы главную прелесть их связи. Они волновали, – и далеки были от грубых, отвратительных достижений.
Заспорили, кто сильнее. Людмила сказала:
– Ну, пусть ты сильнее, так что ж? Дело в ловкости.
– Я и ловкий, – хвастался Саша.
– Туда же, ловкий! – дразнящим голосом вскрикнула Людмила.
Долго еще спорили. Наконец Людмила предложила:
– Ну, давай бороться.
Саша засмеялся и задорно сказал:
– Где же вам справиться со мной!
Людмила принялась щекотать его.
– А, вы так! – с хохотом крикнул он, повернулся и обхватил ее вокруг стана.
Началась возня. Людмила сразу же увидела, что Саша сильнее. Силою не взять, так она, хитрая, улучила удобную минуту, подшибла Сашу под ногу, – он упал, да и Людмилу увлек за собою. Впрочем, Людмила ловко извернулась и прижала его к полу. Саша отчаянно кричал:
– Так нечестно!
Людмила стала коленями ему на живот и руками прижала его к полу. Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин звонкий хохот смешался с ее хохотом. Хохот заставил ее выпустить Сашу. Она хохоча упала на пол. Саша вскочил на ноги. Он был красен и раздосадован.
– Русалка! – крикнул он.
А русалка лежала на полу и хохотала.
Людмила посадила Сашу к себе на колени. Усталые после борьбы, они весело и близко смотрели друг другу в глаза и улыбались.
– Я для вас тяжелый, – сказал Саша, – колени вам намну, вы меня лучше спустите.
– Ничего, сиди знай, – ласково ответила Людмила. – Ведь ты сам говорил, что ласкаться любишь.
Она погладила его по голове. Он нежно прижался к ней. Она сказала:
– А уж и красив ты, Саша.
Саша покраснел, засмеялся.
– Тоже придумаете! – сказал он.
Разговоры и мысли о красоте в применении к нему как-то смутили его; он еще никогда не любопытствовал узнать, красивым или уродом кажется он людям.
Людмила щипнула Сашину щеку. Саша улыбнулся. Щека покраснела пятном. Это было красиво. Людмила щипнула и за другую щеку. Саша не сопротивлялся. Он только взял ее руку, поцеловал и сказал:
– Будет вам щипаться, ведь и мне больно, да и вы свои пальчики намозолите.
– Туда же, – протянула Людмила, – больно, а сам какой комплементщик стал.
– Мне некогда, много уроков. Приласкайте меня еще немножко, на счастье, чтобы греку ответить на пять.
– Выпроваживаешь! – сказала Людмила. Схватила его за руку и подняла рукав выше локтя.
– Нахлопать хотите? – спросил Саша, смущенно и виновато краснея.
Но Людмила залюбовалась его рукою, повертела ее и так и этак.
– Руки-то у тебя какие красивые! – громко и радостно сказала она и вдруг поцеловала около локтя.
Саша зарделся, рванул руку, но Людмила удержала ее и поцеловала еще несколько раз. Саша притих, потупился, и странное выражение легло на его ярких, полуулыбающихся губах, – и под навесом густых ресниц знойные щеки его начали бледнеть.
Попрощались. Саша проводил Людмилу до калитки. Пошел бы и дальше, да не велела. Он остановился у калитки и сказал:
– Ходи, милая, почаще, носи пряничков послаще.
Первый раз сказанное “ты” прозвучало Людмиле нежною ласкою. Она порывисто обняла, поцеловала Сашу и убежала. Саша стоял как оглушенный.
Саша обещал притти. Назначенный час прошел – Саши не было, Людмила нетерпеливо ждала: металась, томилась, смотрела в окно. Шаги заслышит на улице – высунется. Сестры посмеивались. Она сердито и взволнованно говорила:
– А ну вас! Отстаньте.
Потом бурно набрасывалась на них с упреками, зачем смеются. И уже видно стало, что Саша не придет. Людмила заплакала от досады и огорчения.
– Ой-ей-еченьки! Охти мнечиньки! – дразнила ее Дарья.
Людмила, всхлипывая, тихонько говорила, – в порыве горя забывая сердиться на то, что ее дразнят:
– Старая карга противная не пустила его, под юбкой держит, чтоб он греков учил.
Дарья с грубоватьрм сочувствием сказала:
– Да и он-то пентюх, уйти не умеет.
– С малюсеньким связалась, – презрительно молвила Валерия.
Обе сестры, хоть и посмеивались, сочувствовали Людмиле. Они же все любили одна другую, любили нежно, но не сильно: поверхностна нежная любовь! Дарья сказала:
– Охота плакать, из-за молокососа глаза ермолить. Вот-то уж можно сказать, чорт с младенцем связался.
– Кто это чорт? – запальчиво крикнула Людмила и вся багрово покраснела.
– Да ты, матушка, – спокойно ответила Дарья, – даром что молодая, а только…
Дарья недоговорила и пронзительно засвистала.
– Глупости! – сказала Людмила странно звенящим голосом.
Странная, жестокая улыбка сквозь слезы озарила ее лицо, как ярко пылающий луч на закате сквозь последнее падение усталого дождя.
Дарья спросила досадливо:
– Да что в нем интересного, скажи, пожалуйста?
Людмила все с тою же удивительною улыбкою задумчиво и медленно ответила:
– Какой он красавец! И сколько в нем есть неистраченных возможностей!
– Ну, это дешево стоит, – решительно сказала Дарья. – Это у всех мальчишек есть.
– Нет, не дешево, – с досадою ответила Людмила. – Есть поганые.
– А он чистый? – спросила Валерия; так пренебрежительно протянула “чистый”.
– Много ты понимаешь! – крикнула Людмила, но сейчас же опять заговорила тихо и мечтательно: – он невинный.
– Еще бы! – насмешливо сказала Дарья.
– Самый лучший возраст для мальчиков, – говорила Людмила, – четырнадцать-пятнадцать лет. Еще он ничего не может и не понимает по-настоящему, а уж все предчувствует, решительно все. И нет бороды противной.
– Большое удовольствие! – с презрительною ужимкою сказала Валерия.
