– Что вы заканчивали? Какой стаж? Последнее место работы?
Я назвала номер школы.
– У Аль Хабиб? – Она проявляла чудеса осведомленности. – И что же?
– Так получилось, что я перешла в лабораторию Рыдзинского.
– Как получилось? – спросила леди с легкой иронией. Впрочем, подробности ее не слишком интересовали, и, быстро исчерпав профессиональную тему, она добралась до личной:
– А дети у вас есть? – При этом улыбалась одними губами. Не то улыбалась, не то скалилась.
– Три сына. Младшему восемь лет. Болеет редко! – отчеканила я.
Мне уже поднадоела ее манера общаться.
– А ваш муж? Чем он занимается?
Да… Мало кому придет в голову, что мать троих детей может быть не замужем. Между прочим, Костя, уезжая за границу, не позаботился о разводе, и даже в новый паспорт мне тиснули ненавистный штамп. Формально у меня один муж, на самом деле – другой… Но нужно ли леди знать все это?
– Он бизнесом занимается.
– Бизнесом? – Она снова оскалилась, внимательно рассматривая мою сумочку, потом ее взгляд зацепился за серьги, которые, кстати, были подарены мне бабушкой и не имели к бизнесу Давида ни малейшего отношения.
– Я вам позвоню, – изрекла она наконец. – Подумаю о вашей кандидатуре.
Я ни минуты не сомневалась, что она не позвонит. Муж-бизнесмен, опыт работы с Радзинским… Нет, эта особа хочет окружить себя несчастными, униженными жизнью людьми, которые будут пресмыкаться перед ней из-за зарплаты в семьдесят долларов. О других стимулах к учительскому труду леди, должно быть, не имеет понятия.
Дойти до второй школы оказалось не так-то просто. После двадцатого с дачи вернулись сыновья, и выяснилось, что покупать к школе нужно сразу все: от белья и обуви до справочников, обучающих компьютерных программ и каких-то диковинных акварельных карандашей. А тут еще в редакцию косяками потянулись авторы. Должно быть, в отпуске многих посетило вдохновение.
До обеда я разгребала интеллектуальные завалы, потом общалась с авторами, после работы летела по магазинам, а вечером к компьютеру – дочитывать летние заметки о зимних впечатлениях.
В один из таких дней в редакцию явилась Лапенкова. Улыбаясь приклеенной улыбкой, она вручила мне гигантский букет гладиолусов и пакет, содержимым которого оказались бутылка чинзано и коробка «Шармели».
– Какая у вас такса? – Она глядела мимо меня, продолжая тупо улыбаться.
– Такса?
– Сколько стоит напечатать у вас статью?
Бедная женщина, двух слов связать не может! Да не все ли ей равно? За такие статьи, как у нее, копейки не заплатят!!! Сама бы подумала.
– У нас небольшие гонорары. Журнал ведь некоммерческий.
– Давайте так: я вам заплачу, а вы статью напечатаете. – И резким движением она по-черепашьи вытянула шею, будто вылезла из панциря или из норы поинтересоваться эффектом, какой произвели ее слова.
Я молчала. Решив, что молчание – знак согласия, Лапенкова заныла:
– Печатные работы, проверки, подтверждение квалификационной категории…
Белокурые волосы и неоновая блузка из органзы лишь усугубляли общее впечатление серости. Захотелось сказать что-нибудь обидное, но я вспомнила про убеждения Рыдзинского. И еще в памяти всплыла директриса английской школы. Вот уж для кого Лапенкова была бы лакомым кусочком!
– Такой практики у нас нет. – Я встала из-за стола, тем более что на мое счастье зазвонил телефон.
Лапенкова так тряхнула головой, словно хотела загнать ее поглубже в плечи. Я сняла трубку, извинилась, попросила подождать и шагнула к незадачливой исследовательнице детской психологии:
– Возьмите, пожалуйста, статью и постарайтесь изменить ее так, чтобы она соответствовала профилю нашего журнала. – Улыбнулась (или оскалилась?): – Всего хорошего. – И тут же в трубку: – Добрый день, слушаю вас.
– Марина, – начала мама тоном вдовствующей императрицы, – как ты собираешься решать проблему с Олегом?
– Какую проблему? – спросила я, глядя на вздрагивающие под органзой лопатки – обезоруженная моими действиями Лапенкова покидала редакцию.
– Ты не видишь проблемы? У него в году тройки! Тебе с твоим Давидом не до того!
– Так в конце у него уже четверки одни, – напомнила я.
– Будет лучше, если он переедет ко мне. Ну, что ты скажешь?
Внезапно я догадалась: мама боится, что я не разрешу Олегу переехать. Ее попросту пугает участь одинокой пенсионерки.
Пришлось уговаривать сына. Сначала он и слушать не хотел о переезде: тройки, четверки – какая разница, но когда я дала понять, что есть еще другие причины, произнесла слово «великодушие», ничего,
