— Уже лучше. Теперь поиграй нашу гамму.
Марина спрятала листок и вдруг наткнулась на другой — знакомый, но давно считавшийся потерянным.
— Господи… как это сюда попало…
Девочка заиграла ми-мажорную гамму. Этот листок был совсем другим — аккуратным, надушенным, с бисерным изысканным почерком:
AVE MARINA Среди лесбийских смуглокожих дев Сияешь ты, как среди нимф — Венера.
Феб осенил тебя, любовь тебе пропев, Склонились с трепетом Юнона и Церера.
Наследница пленительной Сафо, Как ты прекрасна, голос твой так звучен.
Любить тебя, весталочка, легко:
Твой облик мною наизусть изучен:
Изучены и губы, и глаза, Изгибы рук, прикосновенье пальцев.
На клиторе твоем блестит слеза…
Ты прелесть, ангел мой. Скорее мне отдайся…
Марина усмехнулась и вздохнула.
Это писала Нина два года назад…
Поразительно. Оба стихотворения посвящались ей, в них говорилось в сущности одно и то же, но как далеки они были друг от друга! От неумелого Сашиного исходило тепло искреннего любовного безрассудства, когда при мысли о любимой сердце останавливается в груди, а мир дрожит и рассыпается калейдоскопической зыбью. Второе стихотворение источало холод рассудочного ума, цинично взвешивающего сердечную страсть, отринувшего Случай, как опасность потери своего Эго.
Спотыкаясь, гамма ползла вверх.
— Медленней, не спеши. Не бормочи, старайся следить за пальцами.
Марина спрятала Сашино посвящение, а Нинино разорвала и бросила в корзинку.
Дворник в юбке, накрошив льда. воткнул мокрый лом в снег и побрел за лопатой.
Марина посмотрела на часы. Без четверти три.
— Ну, ладно, Света. К следующему разу приготовишь начисто сонатину и прелюд. А дома… дома…
Подойдя к пианино, она полистала «Школу». Вот этюд этот разберешь сама. Запомнила?
—Да…
— Ну и хорошо.
Дверь робко приоткрылась, заглянули светлые кудряшки.
— Проходи, Олег.
Плоскогрудая Света стала собирать свои ноты в капроновую сумку.
Олег громко ввалился со щедро расстегнутым портфелем, шмыгая носом, пылая круглыми девичьими щеками. Тупорылые ботинки были мокрыми, низ форменных брюк — тоже. Галстук с крохотным, намертво затянутым узлом съехал набок.
— Господи, откуда ты? — улыбнулась Марина, кивнув уходящей Свете
— А я это… опаздывал… и это… — ответно улыбнулся он. хлюпнув носом.
Марина поправила ему галстук, чувствуя на расстоянии как пылает пухленькое красивое лицо.
Этот двенадцатилетний Адонис нравился ей У него были курчавые светло-каштановые волосы, девичьи черты, голубые глаза, оправленные в бахрому черных ресниц, полные вишневые губы и круглый аппетитный подбородок.
Помимо этого он был патологически глуп. Ленив и косноязычен, как и подобает классическому любовнику Венеры.
Олег порылся в растерзанном портфеле, выудил испачканную чернилами «Школу» и мятую тетрадь. Прислонившись к подоконнику и улыбаясь, Марина рассматривала его:
— Почему ты такой неряшливый, Олег?
—Да я просто спешил… вот…
— Ты всегда куда-то спешишь…
— Да нет… не всегда… иногда…
Он давно уже чувствовал ее расположение и носил невидимый венок любимчика с угловатой удалью, позволяя себе глупо шутить с Мариной и задушенно смеяться в собственный воротник.
При этом он безнадежно краснел и моргал своими густыми ресницами.
Его отец был стопроцентный прол — отливал что-то на Заводе Малогабаритных Компрессоров, в Доме культуры которого и преподавала музыку Марина.
Мать Олега заведовала овощной базой.
— Ну, как этюд? — спросила Марина, когда он сел за инструмент и привычно сгорбился, положив большие клешни рук на колени.
— Ну… я в начале там нормально… Марин Иванна… только это, в конце там… сложно немного…
— Что ж там сложного? — она подошла, поставила его «Школу» на пюпитр и нашла этюд.
Олег испуганно посмотрел в ноты, потер руки и робко начал.
Играл он неплохо, но природная лень не пускала дальше.
— Немного живее, не засыпай. — сразу подстегнула его Марина и безжалостно нажала на левое плечо, качнув вбок, — Свободней левую, басов не слышно совсем.
Во время игры он забывал обо всем, по-детски оттопыривал верхнюю губу и шлепал ресницами.
Глаза его округлялись, нежная шейка тянулась из школьного воротника.
— Пальцы, пальцы! — воскликнула Марина, клюнув ногтем исцарапанную крышку «Лиры», — Остановись. Опять путаница. Пятый, третий, первый, четвертый. Сыграй еще.
Он повторил.
— Теперь снова, только легче и свободней.
Он сыграл легче и свободней.
«Все может, если захочет. Как партия…» —подумала Марина, любуясь им,
— «За таким вот теленочком и гонялась Хлоя по лесбосским лугам. Мой миленький дружок, лесбийский пастушок…»
Из его кудряшек выглядывала аппетитная розовая мочка.
Марина представила, как содрогнулся бы этот угловатый увалень, когда б ее губы втянули эту мочку, а язык и зубы с трех сторон сжали бы ее.
— Пауза! Пауза! Почему забываешь? Снова сыграй…
Он вернулся к началу.
«Интересно, есть у него волосики там. или нет еще?» — подумала она и. улыбаясь, представила, как, зажав в темный угол этого испуганно пылающего бутуза, стянула бы с него штаны с трусами и настойчивыми прикосновениями заставила б напрячься растущую из пухлого паха пушечку… Опустевший школьный спортивный зал гулко разносит Олегово хныканье и Маринин горячий шепот, поднятая ушедшим классом пыль еще висит в воздухе, запертую на швабру дверь дергает шатающийся по коридору лоботряс. Олег смолкает, покоряясь угрожающим ласкам. Марина валит его на рваныи кожаный мат, ее губы втягивают в себя терпко пахнущую головку, а рука властно забирает эластичные яички…
— А теперь как, Марин Иванна?
— Вполне, — шире улыбнулась она. обняв себя за локти, — Слушай, Олег, а у тебя подружки есть?
Посмеиваясь, он пожал плечами:
— Неа..
— Почему?
Угловато он повторил тот же жест.
— Такои взрослый мальчик, симпатичный… — Марина подошла, потрепала его кудряшки. — Только ленивый предельно.
— Да нет. Марин Иванна, я не ленивый…
— Ленивый, ленивый, — ласково качала его голову Марина, чувствуя шелковистость курчавых волос. — Больше заниматься надо. больше. Ты талантливый парень. Если будешь лентяем — ни одна девочка с тобой дружить не станет.
— Ну и не надо…
