Марина вздохнула, вытянула из квадратной коробки сигарету, и тут же перед глазами вспыхнул огонек.
— Мерси. Я вроде тоже ничего.
— Ты какая-то грустная. Почему?
— Не знаю. Это неважно. Ну ее к чорту эту грусть.
— Правильно.
Официант принес водку, черную икру, масло, горячие, белые от муки калачи и салат «Столичный».
— Отлично, — Тони подхватил запотевший графинчик, разлил, — Мери, я хочу выпить за…
Но Марина, порывисто протянув свою узкую руку, коснулась его пальцев, подняла свою рюмку:
— Милый, милый Тони. Знаешь… как бы тебе это объяснить… вобщем… Ну их всех на хуй! Пусть цветет все хорошее. А все плохое катится в пизду. Гори вся грусть-хуйня синим пламенем!
Тони восхищенно качнул головой, чокнулся, оттопырив мизинец:
— Браво! Давно не слышал такого!
Марина опрокинула рюмку и тут же поняла, что сегодня сможет безболезненно выпить литр этой обжигающей прекрасной жидкости.
— Прелесть… — пробормотала она, отломила дужку калача, намазала маслом, потом икрой.
Тони принялся за салат. Забытые сигареты дымились в пепельнице, обрастая пеплом.
— А почему ты всего на три дня? — спросила она, с жадностью уничтожая блестящий икрой хлеб.
— Так получилось. Я же теперь не фирмач, а учитель русского языка.
— С ума сойти. Значит мы товарищи по несчастью?
— Почему — по несчастью?
— Потому что потому, — пробормотала Марина и кивнула, весело потирая руки, — Наливай!
Водка снова прокатилась по пищеводу, калач хрустел корочкой, дышал теплым мякишем.
Тонины очки блестели тончайшими дужками, пшеничные волосы топорщились.
«Господи, если он меня не выведет из ступора, тогда просто ложись и помирай. Да, собственно, какого хрена я раскисла? Что случилось? С Сашкой поругалась? Ну и чорт с ней. Новую найдем. Сон плохой приснился? Подумаешь! Ишь, раскисла, как простокваша. В руках себя держать надо, Мариночка.»
— Тонька, расскажи как там у вас? Ты Витю часто видишь?
— Виктора? Да. Он про тебя интересуется очень. Вспоминает.
— Серьезно? А как у него вообще? Он где пашет?
— Работает? На «Свободе».
— У этих алкоголиков? Молодец!
— Да у него все o'kay. И второй сын родился.
— Ни фига себе, — Марина тряхнула головой, поедая вкусный салат, — Ну, за это выпить сам Бог велел.
— Да, да! — засмеялся Тони, наполняя рюмки.
Чокнулись, выпили.
Марина быстро расправилась с салатом, взяла сигарету:
— Тонь, а ты чего не пойдешь на «Свободу» или на «Голос» на какой-нибудь?
Он махнул рукой:
— Ааа, зачем. Меня тогда сюда никогда не пустят. А я скоро буду писать диссертацию.
— Какую?
— «Семантика „Луки Мудищева“! — Ой! Тонька! Это ж моя любимая поэма! Тони молниеносным движением поправил очки, сцепил пухлые пальцы и, безумно выпучив глаза, затараторил, нещадно коверкая слова и путая ударения:
На передок фсе бабы слябы — Скажу вам вправту, не таяс — Но уж такой иеблывой бабы И свэт не видел отродас!
Парой он ноги чут волочит, Хуй не стоит, хот отруби.
Она же знат того не хочэт:
Хот плачь, а всье равно иеби!
Марина расхохоталась:
— Ой, не могу! Тонька!
А он, трясясь наподобие сумасшедшего Франкенштейна, — тараторил дальше:
Иебли ее и пожилыэ И старики и молодые — Всияк, кому иебла по нутру Ее попробовал диру!
Марина корчилась от смеха на своем ореховом стуле, с соседних столов смотрели с любопытством, официант стоял рядом, не решаясь снять с подноса тарелки со стерляжьей ухой.
— Хватит, милый… не могу… умру, хватит! — взмолилась Марина.
Тони внял мольбам, остановился на полуслове, кивнул официанту.
И вот Марина уже ест приправленную укропчиком вкуснятину, искоса поглядывая на Тоньку.
Тонька-Тоничка… Сколько времени утекло. А кажется совсем недавно пожал ей руку щеголевато одетый американец, мило протянув:
— Тооны.
Это «Тоны» они потом долго мусолили, дурачась и потешаясь.
Он был богат, смел, предприимчив, любвеобилен. Катал ее на белом мерседесе по Садовому кольцу, выжимая 150, а за окнами мелькали золотые семидесятые с распахнутыми, ломящимися жратвой, выпивкой и диссидой посольствами, с толпами ебливых иностранцев, с дешевым такси, с чемоданами фарцы, с чудовищным количеством подпольных художников, поэтов, писателей, одержимых идеей эмиграции, но все- таки еще не эмигрировавших.
— Тонь, а помнишь как мы у французов ночевали?
— Это когда ты стекло разбила?
— Ага. Я тогда эту бабу, советницу по культурным связям отлекарить все хотела, а ты мне не давал.
— О, да! Я есть дэспот в любви! — захохотал Тони, капая на скатерть,
— Лучше меня отминэтить, чем ее отлэкарить!
— Дурак! — хохотала Марина, давясь ухой, — Я бы успела и то и другое!
— О нееет, Мери! — протянул он опять корча из себя сумасшедшего (на этот раз пастора), — Нельзя слюжить двум господам сразу! Дом раздэлившейся не вистоет! Или минет или лекар!
Марина хохотала с полным ртом, прикрывшись покоробившейся от крахмала салфеткой.
А он — вытянувшийся, чопорный, охуевший от аскезы и галлюцинаций, с неистово сжатыми у груди руками — кивнул проходящему мимо официанту, скосил выпученный глаз на пустой графин:
— Сын мой, еще полькило, пожалюста!
И сын с носом Гитлера, прической Гоголя, усами Горького принес новый графин, а вместе с ним — запеченую в тесте осетрину.
— Нет, с тобой просто помереть недолго, — пробормотала Марина, вытерев слезы и закуривая, — И напишут потом — убита рассчетливым смехом американского шпиона!
— Я бы хотел умереть за таким столом, — проговорил он, отделяя вилкой кусочек осетрины и отправляя в рот, — Ммм… заебысь!
— Откровенно говоря, не думала что у них по-прежнему так хорошо готовят…
Тони наполнил рюмки, пожал плечами:
— Все равно мне показалось, что выбор меньше.
— Да уж конечно больше не будет. Вы вон взвинчиваете гонку вооружений, пытаетесь задушить нашу молодую страну.
Тони легонько постучал кулаком по столу, прорыча:
— Да! Мы поставим вас на кольени! Мы превратим вас в рабов! Разрушим вашу культуру! Спилим берьезки! Развалим церкви! Повьесим на ваши шеи тяжкое ярмо капитализма!
Марина втянула голову в плечи, как пантера, блестя глазами, зашипела ему в ответ:
— А мы будем сплачивать трудящихся всей планеты в борьбе против гнета американского империализма, против политики «большой дубинки», против огнеопасных игр мракобеса Рейгана за мир во всем мире, за полную и окончательную победу коммунизма на нашей планете!
