– Есть ещё информационные отвалы. Драгоценные крупинки информации, растворившиеся в тоннах породы. Тут картина другая – пассажиров было семьдесят шесть.
– Некто не хотел, чтобы о нём осталась информация в регистрационном компьютере, – сказал я. – Сможем восстановить его регистрационные данные?
– Попытаемся, – кивнул Коллинз. Он начал колдовать с компьютером. – Как этот лишний пассажир умудрился стереть данные из регистрационного компа?
– Умеет.
– Я думал, это почти невозможно.
– Зазор между «невозможно» и «почти невозможно» достаточно велик, – отделался я ни к чему не обязывающей репликой.
Незачем распространяться, что некоторые люди могут творить и «полностью невозможные» вещи. Вспомнить, как на моём, тогда ещё оперативника класса 'А', горизонте возникла Лика – она умудрилась влезть в информационный банк федерального миграционного управления.
Минут через сорок Коллинз приказал:
– Развёртка.
В СТ-проёме поползла мешанина цифр, обрывки слов, какие-то сумбурные линии и световые всплески.
– Что-то не то, – Коллинз вновь принялся за работу, но через четверть часа признал своё поражение. – Ничего больше не вытянуть. Блок данных изуродован. Безвозвратно.
– Это мы ещё посмотрим, – сказал я.
С изобретением силиконовых суперполимерных покрытий Венеция утратила свою привычную обшарпанность, ушли в прошлое влажные потёки на стенах, набухшая, готовая обвалиться штукатурка. Город стал привычно чист и стерилен, каким и положено быть городу двадцать второго века. За полторы тысячи лет своего существования Венеция была свободной республикой, владениями Франции, Австрии, потом Италии. Большой передел мира «тёмных десятилетий» вернул ей независимость и правление Большого Совета во главем с дожем – тогда было модно стряхивать тысячелетнюю пыль со старых понятий, названий и государственных институтов. Здесь сложилось несколько необычное законодательство, делавшее это место притягательным не только для туристов, но и для преступников всех мастей. Большие Кланы обожали проводить в Венеции свои съезды, поскольку в соответствии с местными законами выдача международных преступников была усложнена до предела, а проведение акций совместно с полицией других государств, а также международными полицеиструктурами категорически воспрещалось. Почему-то охрана спокойствия бандитов считалась вопросом государственной чести и предметом национальной гордости. Здесь же пытались установить либеральный режим к наркотикам, включая сильнодействующие, практически легализовали волновые и компьютерные наркотики, после чего сюда было двинули страждущие со всей Земли и начался сущий ад. Продержались эти новшества недолго – ОССН пригрозил широким набором санкций.
– Где его носит? – недовольно осведомился Шестернев и, скомкав пустую пачку от сигарет, запустил ею в залетевшего с площади перед собором Сан-Марко голубя – там тьма этих нахальных, непуганых и жирных птиц, которых обожают почему-то туристы.
– Ещё три минуты. Он пунктуален, как все тевтоны, – сказал Миклош Маркович – не последняя спица в колесе «Деревянных Ангелов».
Я, Маркович и Шестернев приютились в небольшом уличном кафе, каких здесь сотни, расположилось на тесной площади, затерявшейся в диком переплетении улочек, мостов, каналов. В Венеции очень легко заблудиться, но Дитрих Вольф не заблудится. Перед встречей он наверняка изучил все пути подхода и ухода, все продумал и просчитал. Он привык полагаться только на себя.
Неделю назад, когда мы нашли Марковича в одном из амстердамских сенсорпритонов, у него уже начинались проблемы с психикой после трёхдневного пребывания там и испробования всех видов сенсорнарков. У мафиози были большие проблемы с конкурентами и даже с друзьями, и белый свет ему стал не мил. В притоне он пытался забыть об обрушившихся на него неприятностях и о том, что слишком мало осталось способов для их разрешения. Маркович уже не надеялся жить долго и решил спрятаться от проблем, подобно страусу, только голову он зарывал не в песок, а в сенсоршлем. Пару дней мы пичкали его медикаментами, приводя в приличное состояние. Мы знали, что Маркович может свести нас с кем-нибудь из руководителей «раскольников», которые, по нашим сведениям, занимаются распространением «голубичных» наркотиков. Мы очень популярно разъяснили Марковичу, что он нас перепутал с теми, кто собирается предоставлять ему адвокатов или судей и кого интересуют его гражданские права, а также жизнь и здоровье. Когда мафиози со всей ясностью понял, как он влип, и уяснил, что ему надо бояться нас больше, чем кого бы то ни было, он стал нашим союзником. В знак доброй дружбы он устроил нам встречу с «раскольником» Дитрихом Вольфом.
Обычная для венецианского лета жара сегодня спала, небо хмурилось низкими тучами, повеяло прохладой. Стулья в кафе были из прозрачного пластика, так что казалось, сидящие на них зависли в воздухе, очертания сидений и спинок угадывались по красным пунктирным линиям. Такие же линии очерчивали и стол, намекая, что пицца, кофейник, тарелки и чашки вовсе не левитируют. Кроме нас посетителей больше не было. Быстрый и проворный официант, умело лавируя между невидимой мебелью, подлетел к нам, расставил фужеры со слабыми коктейлями.
– Что ещё желают сеньоры? – широко улыбаясь спросил он.
– Ничего не желают, – недовольно буркнул Маркович.
– Есть и то, что не предусмотрено прейскурантом, – хищно поведя длинным горбатым носом, произнёс официант. – Как насчёт щепотки «птичьего пуха», сеньоры?
– Провались, макаронник поганый! – зарычал Маркович так, что улыбку будто сдёрнуло с лица официанта. Этот клиент и внешне, и по манерам сильно напомнил итальянцу пытавшуюся растянуть титанитовые прутья клетки гориллу из мюнхенского зоо.
– Сеньоры неправильно поняли, – жалко пролепетал он.
– Сеньор сейчас закусит твоей печенью, ублюдок!
Официанта как ветром сдуло. А угрюмое лицо Марковича немного просветлело – он наконец дал хоть небольшой выход своему дикому и необузданному нраву.
