Станюкович Константин Михайлович
'Глупая' причина
Константин Михайлович Станюкович
'Глупая' причина
Рассказ старого матроса
I
- А где это вам ухо повредили, Тарасыч? На войне?
Отставной матрос Тарасыч, бывший сторожем севастопольской купальни, с которым мы частенько беседовали в ранние утренние часы, когда других купальщиков обыкновенно не было, обернулся к открытой дверке маленькой каютки, где я раздевался, и с оттенком досады проговорил:
- Вот так-то все господа любопытничают насчет уха. Скажи да скажи! Ну, я и обсказываю всем, что, мол, на войне стуцерной пулей оторвало.
- А разве не на войне?
Тарасыч после минуты колебания ответил несколько таинственно:
- То-то не на войне, вашескобродие. В севастопольскую войну господь меня вызволил. Ни одной царапинки не получил, даром что все время находился на четвертом бакстионе.
- А где же вы лишились уха?
- В Новороссийском... Вскорости после замирения мы на шкуне 'Дротик' клейсеровали у Капказа, а затем непокорного черкеса в Туретчину перевозили... может, слыхали об этом?
- Слыхал.
- Так вот в ту самую весну, как мы перевезли одну партию черкесов и вернулись в Новороссийск, я и решился уха, вашескобродие.
- Как так?
- Да так. Вовсе, можно сказать, по глупой причине.
- По какой?
- Не стоит и объяснять. Совсем нестоящая причина, вашескобродие.
Тарасыч примолк и снова принялся снимать с перекладин сушившиеся простыни и полотенца.
Эта таинственность Тарасыча, обыкновенно словоохотливого и любившего поговорить, как он выражался, об 'умственном', признаться, меня заинтриговала, и я стал его упрашивать рассказать, какая это такая нестоящая причина.
Тарасыч наконец сдался.
- Вам, пожалуй, можно сказать, - проговорил он, приблизившись ко мне, вы это самое дело можете взять в понятие...
И, понижая голос, хотя в купальне не было ни души, застенчиво и словно бы виновато шепнул:
- Из-за бабы, вашескобродие.
- Из-за бабы? - невольно переспросил я.
- Точно так, вашескобродие. Из-за приверженности к одной бабе. В те поры, вашескобродие, я моложе был, - словно бы извиняясь, продолжал Тарасыч, - так из-за эвтой самой бабы меня обезуродовать хотели.
- Она, значит, была черкешенка?
- Зачем черкесинка? Форменная наша российская, с Дона была приехатчи с супругом. И что это за баба была, вашескобродие! Другой такой ни раньше, ни после не видал! - прибавил горячо Тарасыч, видимо отдавшийся нахлынувшим воспоминаниям и уже не стыдившийся, а напротив, казалось, охотно готовый поговорить о них.
- Вы расскажите, Тарасыч, подробно эту историю.
- Отчего не рассказать? Очень даже могу рассказать, потому вы, вашескобродие, не обессудите, что, примерно, матрос и, с позволения сказать, из-за женского звания без уха остался... Другому господину быдто и смешно, а вы... одним словом... можете понять... Дайте вот только простыньки приберу. А тем временем вы искупайтесь. Вода освежительная. Я уж искупался... Теперь только ранним утречком и хорошо купаться... А господа ходят все с восьми часов, когда солнышко поджаривает и вода теплая... Довольно это даже глупо, прямо-таки сказать!
С этими словами Тарасыч торопливой и легкой походкой, словно он шел по палубе военного корабля, направился на другой конец купальни снимать развешанное белье.
Я невольно любовался Тарасычем...
Несмотря на свои шестьдесят лет, этот сухощавый, крепкий, хорошо сложенный старик глядел молодцом. Его смугловатое, сохранившее еще следы былой красоты лицо - почти без морщин и отливает здоровым румянцем. Большие темные глаза, добродушно-насмешливые и зоркие, не потеряли блеска и порой зажигаются огоньком. Черные, слегка курчавые волосы и черная большая борода только слегка подернуты сединой. Белые, крепкие зубы так и сверкают из-под усов, когда Тарасыч улыбается или держит во рту маленькую трубчонку.
Одет он чистенько и, видимо, не без заботы о некотором щегольстве. На нем всегда белый, сшитый на матросский фасон короткий буршлатик - пальто с Георгиевским крестом в петлице и широкие парусинные штаны, а по воскресеньям парусинные башмаки. В будни он в купальне ходил босой.
Тарасыч расторопен и услужлив, но держит себя с достоинством; ни перед кем не лебезит и ко всем купальщикам без различия их положений и рангов относится с одинаковой предупредительностью. Только, по старой памяти, он оказывает некоторую аттенцию* морякам, и в особенности старым севастопольцам. Тарасыч всех их знает, и они все знают и уважают Тарасыча. К ним он особенно внимателен, охотно вступает в разговоры, называя по имени и отчеству даже адмиралов, ставит им, без напоминания, шайки с водой после купанья и, накидывая простыни, усердно трет своими большими, жилистыми и умелыми руками спины таких фаворитов-купальщиков.
______________
* Внимание (от фр. une attention).
Я начал пользоваться благоволением Тарасыча вскоре после приезда в Севастополь, как только он откуда-то узнал о том, что я отставной моряк и вдобавок севастопольский уроженец. Мы скоро сделались с Тарасычем приятелями, вместе ловили на заре бычков и часто, как он выражался, 'балакали'. Иногда, по вечерам, когда купальни запирались, Тарасыч заходил ко мне в гостиницу и охотно выпивал стакан-другой чая с коньяком, который он называл почему-то 'пользительным напитком'.
По-видимому, этот 'пользительный напиток' значительно способствовал нашему сближению, тем более что я разбавлял чай своего гостя, нисколько не жалея коньяку.
II
- Что, вашескобродие, хорошо искупались? - весело спрашивал Тарасыч, набрасывая на меня простыню и начиная усердно растирать спину.
- Отлично, Тарасыч! - так же весело отвечал я, бодрый, жизнерадостный и словно бы окрепший после купанья.
- То-то я и говорю: у нас в Севастополе купанье первый сорт, ежели купаться с рассудком... ранним часом. Ну, теперь извольте одеваться, вашескобродие. Сейчас шаечку с водой для ног принесу.
Когда Тарасыч возвратился, я напомнил ему об обещании рассказать подробности его романической истории.
- Так вам в самом деле желательно послушать? - спросил Тарасыч, испытующе взглядывая на меня.
- Очень даже желательно, Тарасыч.
- Что ж... Я все в подробности обскажу...
- Пожалуйста.
- Вы господин с понятием, - снова повторил он, словно бы приглашая меня отнестись к его рассказу с серьезностью.
Тарасыч присел на сруб купальни, опершись на стойку, закурил трубку и, видимо несколько возбужденный, начал рассказ своим мягким, приятным голосом.
III
- Как раз в Вербное воскресенье, как теперь помню, вышли мы, вашескобродие, из Константинополя в обратную, в Новороссийск. Рассчитывали, что дня этак через три ходу будем в Новороссийском, как следует отговеем на берегу и встретим честь честью праздник. Однако расчет вышел совсем другой, вашескобродие, от господа бога... Были уж мы недалече от Новороссийского, как поднялась штурма, и не приведи бог какая... Вроде быдто боры... С берега, значит, дует... Ну, мы на шкунке на нашей маленькой поставили штормовые паруса и ждем передышки. А качка была такая, что так бортами шкунка и черпала. А машина еле действует, никакого