Прежде Свирский в «Рождественском» не отдыхал, предпочитая останавливаться в клубах и отелях «Холлидей Инн». Однако, попав за ограду, он сразу оценил здешний размах – «Рождественское» чем-то напоминало уютнейший швейцарский городок, раскинувшийся среди холмов и парков. Городок, перенесенный прихотью архитекторов, от подножия Альп, в «родное Подмосковье», на берега «рукотворного моря».
На рецепции в огромном холле, отделанном мореным дубом, ему тут же по предъявлению гостевой карты вручили ключи от номера: «Ваш багаж в машине? Сейчас его вам доставят, машину отгонят на подземную стоянку». Свирский справился о Бокове – на него вновь напала странная нерешительность и нежелание общаться: «Сначала поднимусь к себе в номер, обдумаю все, а потом уж… Может быть, его сестра сказала секретарю. И тот перезвонил, сам передал…» Портье ответил, что «господин Боков уехал» и, видя, что клиент не реагирует, повторил свой ответ громче.
– Уехал? Как – совсем? – Свирский почувствовал странное облегчение: «Значит ему уже сказали. И он помчался в Москву. Мы разминулись. Выходит теперь мне некуда торопиться…»
– Совсем? Нет, что вы. Он по-прежнему наш гость, – портье приветливо улыбался. – Видимо он отправился куда-то по делам. Примерно час назад он попросил свою машину со стоянки к подъезду. Он не стал заказывать меню на обед, так что…
– Простите, – перебил Свирский. – Я передумал – мою машину, пожалуйста, не отгоняйте, возможно, она мне понадобится.
Пришлось сделать то, чего он так тщательно избегал все эти дни – набрать номер Бокова. Мобильный не отвечал. Свирский позвонил в офис секретарю, справился – нет ли сообщений? «Кирилл Кириллович звонил из загородного клуба в начале двенадцатого. Да, спрашивал вас, – отрапортовал секретарь. – Просил передать, что он в час встречается с представителем группы «Медиа» в «Императорской охоте»…
«Императорская охота» был известным и очень дорогим загородным рестораном, располагавшимся здесь же, неподалеку на берегу водохранилища. «Нет, выходит, он ничего еще не знает о матери, – подумал Свирский. – Мне надо ехать туда, в ресторан, за ним».
Оставив багаж и предупредив портье, он вернулся в свою машину и спустя четверть часа уже медленно ехал по шоссе. Он ловил себя на мысли, что вполне сознательно оттягивает момент встречи с Боковым там, в ресторане. А ведь были времена, когда они совсем в ином настроении приезжали ужинать в «Охоту»…
Он оставил позади указатель и свернул на знакомую дорогу, уводящую вправо от магистрали. Эту дорогу проложили по просеке, когда в середине девяностых строили ресторан. Раньше тут имелся даже шлагбаум и охрана, но потом пост сняли.
Погруженный в свои мысли, Свирский не сразу понял, что дорога снова перегорожена. Впереди, прямо посреди шоссе стояла грузовая фура с надписью «Европродукт». Свирский остановился, посигналил. И почти сразу увидел на шоссе человека – это и был водитель фуры. Заметив машину Свирского, тот бросился прямо к ней, крича: «Мужик, у тебя мобила есть?!» Чем-то он смахивал на ненормального – искаженное лицо, какая-то судорожная мимика, лихорадочные жесты. Свирский решил не испытывать судьбу на пустой дороге – газанул, пытаясь объехать фуру по обочине, и почти сразу же снова затормозил – впереди фуры стояла еще одна машина, ужасно знакомая…
Это был «Мерседес» Кирилла Бокова. Тот самый, новый, который здесь, в «Рождественском», в отличие от столицы, он захотел водить сам.
– Мужик, ты глянь, что там творится-то! – истошно вопил водитель фуры. – Ты куда?! Давай мобилу, надо ментов вызывать!
Свирский вышел из машины. «Мерседес»… Солнце тускло серебрит его капот. Боковое стекло справа, со стороны водителя – сплошные осколки. Чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, Свирский заглянул в салон – на глянцевой коже сиденья – кровь. Бог мой, сколько же крови… На сухом асфальте – кровавая дорожка, а в конце ее, в кювете… Он испуганно отпрянул.
На обочине дороги ничком лежал Кирилл Боков. Он был совершенно голый, даже без плавок. Забыв обо всем на свете, Свирский бросился к нему и… снова попятился – светлые волосы Бокова словно красным сиропом были измазаны кровью. Какие-то странные багровые полосы змеились по его загорелой спине, по ногам, бедрам. А на запястье выброшенной вперед правой руки что-то темнело – какой-то шнурок, обматывающий запястье…
Потрясенный Свирский буквально заставил себя подойти ближе – там, в дорожной пыли что-то блестело на солнце… Какая-то маленькая металлическая бляшка, нелепый брелок.
ГЛАВА 20.
ТРЕТЬИМ ПЛАНОМ
Ночью вода – как жидкое стекло. Кажется, прыгнешь с верхней палубы вниз головой – обрежешься до крови об осколки Луны. И никто не пожалеет тебя, не залечит твои раны, не порвет драгоценные шелковые одежды на бинты, не прольет живительный бальзам милосердия, сострадания…
– Пусти… Отпусти меня… Я больше не могу, слышишь? Дай же передохнуть…
Лунный свет как струя кипятка льется в каюту через не зашторенное окно. На подушке – темная волна волос. Варвара тянется через лежащего рядом с ней любовника к столику за сигаретами.
Слышно как внизу в трюме урчит электрогенератор. Волна ударяет о борт – мимо «Крейсера Белугина» проходит баржа, как Летучий Голландец, ныряет во тьму.
Долгушин не дает Варваре докурить, отнимает сигарету, тушит о переборку. Варвара притворно сопротивляется – это игра, возбуждающая обоих. Но он естественно побеждает. Иначе и не может быть – даже с такой изобретательной и требовательной партнершей. Сплетенные в объятии тела двигаются сначала ритмично, затем ритм убыстряется, ломается. Вздохи превращаются в стоны. Крик как птица бьется в тесной каюте, тонет во влажных от пота простынях, каплями пота проступает на коже…
– Не бросай меня, слышишь? Мой хороший, мой единственный, любимый – не бросай меня! Я же умру без тебя. Никогда ни с кем у меня уже не будет так, как с тобой…
Этот голос, этот шепот – ах, как не похож он на прежний голос Варвары. Какие просьбы срываются с женских губ, когда сладкий хлыст подгоняет, а весь мир со всем его многообразием представляется бездонным, залитым неоновыми огнями влагалищем, бомбардируемым метеоритным дождем.
