Она не помнила, чтобы он говорил ей это. Точно не говорил.
– Ну, пойдем, проинспектируешь. Отчет о проделанной работе, – усмехнулся Белкин. И увел Скуратова в кабинет хранителя экспозиции.
Катя, для того чтобы хоть как-то заполнить неловкую паузу, возникшую при появлении шефа «югоармейцев», снова с фальшивым жаром принялась восхищаться халафской керамикой. Она чувствовала: с появлением Скуратова что-то изменилось. Изменился Алагиров. Изменилась Яна. Алагиров напрягся, хотя по-прежнему хранил глухое молчание в своем углу. Яна, напротив, оживленно отвечала на льстивые замечания и комплименты Кати, охотно показывала свои рисунки – еще, еще, доставая их из все новых папок, из стола, но…
Опрокинутое лицо, потерянное, тоскливое выражение глаз… На лице Яны вдруг разом проступила вся косметика. Словно ей в лицо направили яркий электрический свет. И теперь они существовали по отдельности – лицо женщины и эта яркая помада на губах, тени, жирная черная тушь на цыганских ресницах.
Анатолий Риверс подошел, присел на край стола, тоже внимательно начал рассматривать рисунки.
– Пашем-пашем с тобой, а эти забугорные снобы все губы кривят, – буркнул он сквозь зубы. – То им не так, это… А чего сами хотят, объяснить толком не могут. Колорит Востока, ассиро-шумерские мотивы, мать их за ногу… Чтоб их черти разорвали, лягушатников! Ну, что такая кислая? – неожиданно в упор спросил он Яну.
– Ничего. Голова болит. Здесь очень душно.
– Да уж точно, хоть топор вешай, – нагло хмыкнул Риверс. – Хоть бы кондиционер Валька врубил, а то от этой пыли веков рак легких схлопочешь. А вы, я гляжу, подружились? – Он бесцеремонно зыркнул на Катю.
– Да, мы познакомились, – кротко ответила она.
А сама подумала: нет, манеры клипмейкера ничуть не изменились. Усугубились.
– Хорошенькое дельце. Янчик – человечек золотой. – Риверс покосился на Алагирова, который, нахохлившись, следил за их беседой. – Только кое-кто это не очень-то ценит. А, Янчик?
– Отстань ты от меня ради бога, – это прозвучало как мольба.
Риверс как-то вдруг смешался, прикусил губу.
– А что же вы одна сегодня, золотце мое? – тихо и нагло осведомился он после паузы у Кати.
– А кого же вам не хватает? – так же тихо и нагло осведомилась она.
– Ну как же, паренек при вас в прошлый раз имелся. Болтался за вами, как нитка за иголкой. Мы еще с ним тут познакомились – Сережей его зовут. Серж, как говорят мои французские боссы-лягушатники.
– Он занят. У него дела.
– Как сажа бела, – хмыкнул Риверс. – А я тут, в музее, частенько обретаюсь. Думал, мы с ним как- нибудь еще увидимся (тут Катя быстро подумала – где же? не на Славянской ли площади?), раз у него тоже дела-делишки.
– Извините, Анатолий, это ваши видеокассеты? – громко спросила Катя, указав на стопку возле Алагирова.
– Наши-наши. Отснятый материал. Натурные съемки. Что, хотите взглянуть?
– Да нет, спасибо, в другой раз. А духи, ну те самые… «Евфрат» – тюбик с кровью пустыни, и сегодня при вас, Анатолий?
По его глазам, мерцавшим, как колкие голубые льдинки, Катя прочла только одно: ах ты, зараза, стервочка…
– А что? Хотите Сереженьке подарок преподнести? – спросил он, усмехнувшись.
– Ничего я не хочу, – ответила Катя, отметив, что лейтмотивом беседы с Риверсом является коротенькое словечко «хочу».
– Только мигните. Организую рекламную скидку, доставку прямо на дом со склада фирмы- дистрибьютора…
Риверс не «дошутил» – из кабинета вернулись Белкин и Скуратов. Последний нес под мышкой толстую сафьяновую папку. «С такими папками, – подумала Катя, – не стыдно и в МИД сунуться, и в зарубежное посольство».
– О чем жаркий спор? – весело осведомился Белкин.
– Так, – Катя пожала плечами.
Повисла неловкая пауза. Они все словно искали тему – любую приемлемую тему для общей беседы, чтобы молчание не переросло допустимые хорошим воспитанием границы.
– Чудное местечко. – Скуратов обвел насмешливым взглядом стены музея. – Странное чувство испытываю, когда попадаю сюда. Валентин вам показал все здешние сокровища?
Вопрос вроде был задан безадресно. Но Катя почувствовала: отвечать придется ей. Он спрашивает ее. Она начала спокойно и обстоятельно рассказывать об их с Мещерским посещении «этих стен». Поделилась впечатлением, которое произвел на нее крылатый бык Шеду, вспомнила браслет-оберег, глиняные клинописные таблички. – И как это они только писали на этой дряни? – Скуратов подошел к стенду, на котором лежало множество глиняных таблиц, испещренных плохоразличимыми значками. – Валя, и что, все тексты дешифрованы?
Белкин равнодушно кивнул.
– И перевести можешь? – Скуратов нагнулся к самой витрине. – Вот здесь что написано?
