парень. Вроде кавказец, Никита?
– Кабардинец, – Колосов вспомнил данные на Алагирова из отчета Кати. – Родственники его в Нальчике проживают, а сам учился, жил и работал в Москве.
– Он что, был тебе известен? Проходил по этому делу?
Никита не отвечал. Что он мог сказать? Знаком ли был ему убитый Алагиров? С этим парнем они никогда не встречались. Он лишь кое-что читал о нем – смутные обрывочные фразы, женские догадки, домыслы. У Кати в отчете, кажется, было что-то и о чувствах, которые, как воображалось (ну, женщины ж!), питал парень по имени Абдулла к женщине по имени…
Никита смотрел на мертвое лицо Алагирова. Убит выстрелом в голову. И убийце потребовался всего один выстрел. Обошлись без традиционного контрольного. Профессионально. Чисто. Снайперски. И Серега Мещерский тоже упоминал, что на той кассете, где был снят Бородаев и которую так никто больше и не видел, он тоже слышал всего один выстрел. Возможно, из пистолета с глушителем.
– Насчет оружия никаких соображений? – спросил он Грачкина после паузы.
– Кажется, ничего из ряда вон. Стандартное решение. Судя по размеру пулевого отверстия, это предположительно «ТТ». Точно скажу, когда извлеку пулю. Смерть наступила мгновенно. Остальные же повреждения, – Грачкин быстро глянул на изменившееся лицо Колосова, – нанесены уже мертвецу. Он не чувствовал боли. Слава богу. Спасибо хоть на этом.
Остальные повреждения…
Их они с Грачкиным уже наблюдали. Четыре раза с завидной последовательностью повторялся один и тот же механизм. Правда, не было самих трупов, лишь отчлененные части – кисти рук. А в случае с Денисом Масловым все вообще выглядело по-иному. А здесь…
– Итак, все повреждения носят посмертный характер. На нижней трети обеих предплечий жертвы – глубокие кольцеобразные ножевые порезы. – Грачкин сосредоточенно осматривал руки Алагирова. – Словно кто-то примерялся перед отчленением – прочертил линию, чтобы удобнее было…
– Похоже на браслеты на запястьях, – сказал Колосов хрипло.
Красные браслеты. Порезы очень глубокие. Рассечены были мягкие ткани, даже вены.
– Далее, на ладонях обеих рук – ожоги второй степени. Повреждение кожных покровов. – Грачкин щурился от тусклого света, низко наклоняясь над телом. – Ожоги округлой формы. И вроде бы, однако точно сейчас не скажу, а скажу в лаборатории, снова наблюдается неодинаковый местами рельеф самого ожога. Опять та же самая странная метка, Никита. ЕГО знак. Этого сукиного сына.
Колосов молчал. Грачкин продолжал осмотр.
– Кого задержали? – спросил он глухо. – Ведь на месте кого-то взяли? Кого?
Никита не ответил, спросил сам:
– Когда, по-твоему, наступила смерть?
– Судя по состоянию тела, около пяти часов назад. Где-то в 21.30 – 22.30.
«Как раз когда в «Скорпионе» начинается ночь открытых дверей, – подумал Колосов, – парня убили. А Бархат прекратил слежку за Риверсом. Я сам ему на сегодня дал выходной. Ему ж с прошлой ночи надо было отоспаться».
Бархат звонил ему еще утром. Доложил о результатах: спутника Риверса он довел до самого дома. Паренек жил, как и Маслов, в студенческом общежитии. И на парне не было никаких видимых повреждений – ни ссадин, ни синяков, ни порезов, ни укусов – это Бархат детально успел рассмотреть во время совместной поездки с «ведомым» в автобусе. От бурной ночи он просто валился с ног. Никита сам дал ему выходной…
«Риверс остался на сегодня без прикрытия, – думал он, – и Астраханов тоже. Мы же и за ним сняли «наружку». Да что говорить! Они все были предоставлены сегодня сами себе. Все эти люди из Катиного списка, все, кто контактировал с Алагировым и с… Мещерским. Все, которых я до сих пор знаю только по фамилиям».
– Слушай, Женя, – Колосов смотрел на Грачкина напряженно и хмуро. – Когда заберешь тело в лабораторию, то… В общем, здесь один предмет был изъят. Лежал в метре от трупа. Посмотри на него внимательно, пожалуйста. Очень внимательно. Может, какие новые идеи при составлении заключения посетят.
– Что за предмет? – насторожился Грачкин. – Нож? Лезвие?
– Нет. Не могу тебе его описать. Смотри сам, делай выводы. Лучше один раз увидеть, чем…
– Что-то ты темнишь, Никита. И мудришь. А это, как всегда, не к добру. Ой, мама моя, – Грачкин, кряхтя, поднялся с колен. – Промокли мы с тобой снова к свиньям…. Так кого здесь наши задержали? Скажешь ты мне наконец или нет?
– Поедем в отдел. Увидишь.
Грачкин только хмыкнул недоверчиво. По тону начальника «убойного» он понял: дело – дрянь.
Однако в камеру ИВС, где содержался задержанный с сорок восьмого километра, Колосов зашел все же один. Посторонних при этом разговоре не должно было быть. Мещерский сидел, уронив руки на колени. При появлении начальника отдела убийств он даже не поднял глаз, не пошевелился.
– Чудненько, – сказал Колосов. – Чудненько, Сережа, свиделись.
Мещерский смотрел в пол. В тоне Никиты ему послышалась издевка. Неужели он не понимает? Он – его друг? Издеваться над ним – сейчас? В такую минуту?!
– За каким чертом тебя туда понесло? – загремел Колосов на весь ИВС. – Ты тоже свихнулся, что ли? Офонарел вконец? Как ты там оказался ночью? Отвечай, когда я с тобой разговариваю!
Мещерский дернулся, точно его ужалили. Орать? Вот так он, наверное, и орет на своих подследственных в таких вот глухих каменных мешках. Орет, ругается матом, а быть может, даже… Разве мы не знаем, что
