— Надо спросить у кого-нибудь. Уверен, его знает каждая собака.
На помощь им пришел молодой немецкий офицер, который стал смеяться над ними.
— Американцы! Как же вы не знаете имя самого выдающегося генерала Германии! — Он принял их за полных идиотов и неодобрительно качал головой. Все немцы знали его, хотя итальянцам он был неизвестен. — Генерал Роммель, кто же еще!
Итак, их миссия увенчалась успехом. Одри пришлось сдерживать себя, чтобы не выразить свой восторг и не захлопать в ладоши, когда они не торопясь вышли из бара. Даже Чарли остался доволен собой; останавливая такси, чтобы ехать к себе в отель, он сжал Одри руку. Они поужинают и сразу же могут возвращаться в Каир. Все оказалось чертовски просто. Но Одри не собиралась ограничиваться только тем, что они узнали фамилию генерала.
— А почему бы нам не взять у него интервью? — спросила она во время ужина, отчего Чарли пришел в ужас, — У тебя не все дома? А если они пронюхают, кто мы такие?
— Что они могут пронюхать? Мы американцы. Ты журналист, я фотокорреспондент. Мы можем только задавать вопросы, это наша профессия… Представляешь, насколько это важнее, чем просто его увидеть? — Она принялась строить всякие предположения, а Чарльз почувствовал первые признаки несварения желудка при одной только мысли о возможности подобного интервью.
— Опять тебя заносит… — — Однако, взвесив все «за» и «против», он понял, что Одри права. Раз уж они здесь… Может быть, им удастся что-либо выяснить… Они обсудили свой план за кофе и решили осуществить его вечером следующего дня. Они пойдут в отель, где остановился Роммель, оставят ему записку, в которой попросят дать им интервью. И будут ждать.
Утром, когда они вошли в холл гостиницы, у Одри бешено колотилось сердце; они оставили у портье записку, сочиненную загодя. Им было ясно, что, прежде чем записка попадет в руки к генералу, ее внимательно изучат помощники Роммеля, хотя в ней только и было написано, что они, два американских журналиста, почтительно просят генерала Роммеля дать согласие на интервью.
Портье просил их прийти за ответом через четыре часа, а когда они вернулись, молодой немецкий офицер с цепкими голубыми глазами, пристально глядя на них, спросил, встречались ли они с генералом раньше.
— Нет, не встречались, — ответила Одри с ангельской улыбкой. — Но нам хотелось бы. Мы работаем на несколько крупных и солидных газет и журналов, и я уверена, что американские читатели окажутся в плену обаяния командующего Африканским корпусом. — Она снова улыбнулась обворожительной улыбкой офицеру, явно принявшему ее за круглую дурочку.
— Мы дадим вам ответ завтра, фрейлейн, в десять утра. — Офицер коротко кивнул им.
Они не спеша направились к выходу, непринужденно болтая, а когда вышли на улицу, Одри тихо спросила:
— Думаешь, мы засветились?
— Вряд ли, — ответил он.
Они почти ни о чем не говорили по дороге в отель, остаток дня гуляли по улицам Триполи под алчными взглядами итальянцев, заглядывавшихся на Одри. Одри и Чарли ни на секунду не забывали о том, что они здесь под выдуманным предлогом. Чарли нервничал — не переборщили ли они, поддавшись честолюбию Одри? Правильно ли они поступили, решив взять интервью у самого Роммеля? Ведь они уже выяснили то, что им было нужно. И нечего здесь торчать, иначе информация, которую они добыли для англичан, может устареть.
— Что собираешься делать сегодня вечером? — спросил он ее в порту.
— Молиться.
Он улыбнулся. Вернувшись в отель, они поужинали и рано легли спать. Ровно в десять утра самозваные интервьюеры явились в отель, где расположился Роммель. Тот же самый офицер с прежним подозрением осмотрел их, когда они подошли к конторке. Сердце Одри снова бешено заколотилось, когда офицер вручил Чарли запечатанный конверт, который тот надорвал на ходу, пока они пересекали холл. Сообщение было весьма лаконичным — только название отеля и время встречи — 13.00.
Чарльз с изумлением посмотрел на Одри.
— Господи, нам повезло!
Три часа они слонялись по городу и обсуждали вопросы, которые должны задать Роммелю. Но когда они пришли к нему, их подготовка оказалась совершенно ненужной. Апартаменты роскошного отеля, в которых разместилась штаб-квартира Роммеля, были обставлены дорогой мебелью, лишнюю вынесли. И вот в комнату, где ждали Одри и Чарли, вошел генерал. Столкнись они с ним просто на улице, окажись он даже без формы, они все равно бы поняли, что перед ними военный человек, причем весьма высокого ранга. Казалось, он чрезвычайно рад их приходу, начал говорить лестные слова в адрес их президента, рассказал, что до войны посещал Соединенные Штаты, правда, из-за плотной программы визита не смог нигде побывать. Одри заметила у него на письменном столе фотографию скромной женщины.
— Это моя жена Люси, — сказал генерал. И по тому, как он произнес эти слова, было ясно, что он ее очень любит.
Даже в этот момент им с трудом верилось, что все это происходит наяву и Этот человек дает им аудиенцию. Генерал Роммель говорил о довоенной Германии и восторгался фюрером, похоже, он обожал его не меньше, чем супругу Люси. Чарли записывал слова генерала, из которых явствовало, что он — вояка до мозга костей. Он любил летать, с огромным интересом изучал Африку, хотя успел увидеть еще очень мало. Африканский корпус, заметил он, будет весьма важным и действенным инструментом армии фюрера. Произнеся эту фразу, генерал протянул руку к фотоаппарату Одри. Ее встревожил этот жест.
Отдавая генералу фотоаппарат, она лихорадочно припоминала, нет ли на нем какого-то знака, который мог выдать их. Нет, вроде бы они самым тщательным образом проверили все перед отъездом из Каира. Ни спичечных коробков с наклейкой, ни фирменных бланков каирского отеля, ни ключей от номера, ни, Боже упаси, — английского паспорта Чарли (он спрятал его под коврик, на котором стоял письменный стол) — ничего этого у них с собой не было.
Одри следила, как генерал берет ее фотоаппарат.
— Что-нибудь не так? — спросила она, и сердце у нее бешено ударилось о ребра.
— У меня точно такой же. Только я пользуюсь другими линзами. — Генерал пружинисто повернулся. — Сейчас я вам покажу его.
Двумя быстрыми шагами он пересек комнату, открыл ящик стола и извлек оттуда три фотоаппарата, точно таких же, как у Одри, правда, с другими линзами. Одри спросила, как он ими пользуется. Они поговорили об этом несколько минут: он объяснил, почему пользуется этими линзами и для чего ему нужны три фотоаппарата, а не один. Он увлекался фотографией, и сам с удовольствием позировал, когда Одри навела на него объектив фотоаппарата, в то время как Чарли задавал генералу последние вопросы.
— Вы еще услышите о подвигах Африканского корпуса, друзья мои, — сказал он им на прощание.
— Не сомневаюсь. — Одри одарила его милой, почти искренней улыбкой.
Когда они выходили из отеля, Одри взглянула на Чарли.
Это невероятный успех, и они оба были под сильным впечатлением от этой импровизированной встречи.
— Это может показаться ужасным, но он мне понравился.
— И мне. — Его поразила открытость генерала. Конечно, он и словом не обмолвился о планах военных действий Африканского корпуса, но по поводу всего прочего был словоохотлив.
Испытывать ненависть к Роммелю после такого интервью было просто невозможно. Что называется, из первых уст они теперь знали об основных его привязанностях: он обожал свою жену, армию и фотоаппараты (скорее всего именно в этой последовательности). Он был военным до мозга костей.
Вернувшись в отель, они сложили вещи, расплатились и поехали в порт, Чарли решил, что возвращаться в Каир сухопутным маршрутом опасно — лучше нанять небольшую рыбачью лодку. В поисках ее они провели несколько долгих часов, наконец им удалось столковаться с хозяином суденышка, согласившимся подбросить их в Александрию за бешеную сумму. Они отчалили на заходе солнца. Чарли обнял Одри за плечи, он молил Бога, чтобы Роммель ничего не заподозрил и не послал за ними погоню. Но даже если и пошлет, думал Чарли, никакого криминала нет в том, что они плывут в Египет. В конце концов, они же американские корреспонденты, погоня за «жареным» — их ремесло. Чарльз вспомнил, что генерал
