Станислав не удержался – поморщился.
– Ну да. Ну, ходил к нам он одно время… В общем, да. Знаком. Он помер, по-моему, уже…
– Я вижу, вы не очень-то к нему благоволили?
– А вам какая разница?.. Слушайте, а к чему все эти вопросы? Может, вы мне прямо и ясно скажете, в чем дело?
Тут Вениамин Иванович словно сорвался:
– Да обязательно! – вскричал он с непонятной какой-то досадой. – Скажу, и обязательно. Только – потом. Я, можно сказать, потому и терзаю вас сейчас, чтобы понять, как… КАК, черт возьми, рассказать вам суть, чтобы вы поняли и поверили. Если я прямо сейчас вот, с ходу, все вам выложу, вы просто пошлете меня подальше, и никакого разговора не получится. А мне надо, чтобы получился!
– Е-мое… – сказал Станислав, опешив даже несколько от такого напора. – Что еще за тайны Апраксина двора? Наследство, что ли, мне засветило из-за бугра?..
– Нет. Не наследство. И вообще, не надо зря гадать. Просто отвечайте мне, и все.
– Ну хорошо, хорошо. Валяйте дальше. Кто там у вас?
– Нет, – сказал Вениамин Иванович твердо. – Сначала, все-таки, скажите мне: вы плохо к нему относились, к этому Габуния? Не любили?
– Слушайте, мне было тогда пятнадцать лет… Или тринадцать? Неважно. Он повадился ходить, ласковый такой, приторный, песни все с мамой пел дуэтом… Явно целился мне на роль нового папаши. А у самого – сыну уже было лет тридцать… За что мне его было любить?..
Он замолчал. Какого черта? Не хочу я об этом говорить. О мамином взгляде, который однажды поймал, брошенном на этого типа… И как он особенно противен был, нализавшись портвейна… Он любил заложить за галстук, этот обрусевший грузин (или мингрел?) – пил как грузин, а напивался как русский… К черту его.
– Ясно. Согласен… А теперь такая фамилия: Каляксин Сергей Юрьевич.
– Каляксин?
– Да. Сергей Юрьевич.
Станислав помотал головой.
– Не помню. А он кто?
– Он был проректором Четвертого медицинского.
– А. Так его Виконт… в смысле, Виктор Григорьевич, наверное, должен знать… – Он снова прикусил себе язык. Ч-черт, трепло. Решено же было: никаких имен! Трепло, языкатое, невоздержанное…
– Да. Виктор Григорьевич его, скорее всего, знает, но я думал, что и вы, может быть…
– Нет. И не слышал даже про такого.
– Понятно. Но вот имя академика Хухрина вам, конечно, известно хорошо?
– Конечно. Он был мой Большой Шеф. Он умер, между прочим. Буквально несколько дней назад. Отпевали в Никольском.
– Да, я слышал… Довольно странное завещание для члена партии с «надцатого» года…
– Н-ну, это как сказать…
– Ладно, господь с ним. Значит, с академиком вы общались регулярно, правильно я вас понял?
– Ну, это как сказать, – повторил Станислав. – Он был там… в заоблачных академических высях. Но я докладывал ему пару раз по работе. Он ко мне, говорят, хорошо относился, ПРОДВИГАЛ. Зарплату повысил без всякого сопротивления… Он, говорят, был вполне приличный начальник – свое дело знал и в чужие не лез…
Вениамин Иванович покивал, тоже как бы отдавая должное ушедшему от нас вполне приличному начальнику. Потом сказал:
– А вот разрешите у вас спросить, Станислав Зиновьевич… В вашем романе… Как бы это выразится… Насколько велика там доля вымысла?
Станислав посмотрел на него. Майор приветливо и, по-прежнему искательно улыбался. Он ждал ответа. Зачем-то нужен был ему ответ на этот абсолютно здесь неуместный вопрос.
– Да как вам сказать… Какие-то мелочи, детали, психологические, знаете ли, изыски – да, это все вымысел. Но если брать сами факты… Ну, я исключаю, естественно, историю с ребенком Марии… с ребенком – это, конечно, чистая фантазия…
– Разумеется, – поддакнул Вениамин Иванович, – я так и понял.
– Да… А в остальном… А что, собственно, вызывает там у вас сомнения?
– Ну, это не сомнения… Это, как бы вам сказать… Скажем, случай с газиком, который чуть не свалился…
– Полная правда. Пятеро свидетелей.
– А случай с осколком, который упал рядом с вами? В блокаду.
– Тоже полная правда.
– А эта история с людоедом?..
– Во дворе? Тоже. Клянусь! Я иногда во сне его вижу: стальные круглые очки, седая щетина и – топор, прямо у меня перед носом…
– И так – все двадцать случаев?
– Строго говоря – двадцать четыре. Да. Ничего не выдумал.
– Но ведь это странно.
– Еще бы. Иначе бы я и романа писать не стал.
– И вы никогда не пытались как-то объяснить все это? Ну, хоть как-то?
– Конечно, пытался… – Станислав насторожился. Вопросы были слишком уж невинны. И праздные даже. Тут что-то было не так. Кажется, майор готовился нанести свой главный удар.
– И что же?
– А – ничего.
– Совсем ничего? – напирал майор.
– Совсем.
– Но ведь не может же все это быть чистой случайностью!
– Наверное. Но мне надоело ломать над этим голову.
– Вы же ученый.
– Ну и что?
– Это ваша работа – ломать голову.
Станислав усмехнулся.
– Моя работа – ломать голову над системными задачами. Мне за это деньги плОтят.
И тут, весь подавшись вперед и совершенно перестав улыбаться, Вениамин Иванович сказал севшим голосом:
– Однако же, вам придется поломать голову и бесплатно тоже. Все люди, про которых я сейчас с вами говорил, – умерли. И все они умерли очень похоже – примерно так же, как ваш людоед с топором: их убил осколок, которого не было. И все они, так или иначе, связаны с вами, Станислав Зиновьевич. Все, без исключения. Понимаете, что получается? Есть десяток людей, умерших странной смертью, какой обычно не умирают, сама причина смерти их – загадка, собственно, они не умерли, они
– Что значит связаны? – спросил Станислав растерянно. Такого он не ожидал.
– Значит: либо они – ваши знакомые, личные, либо – знакомые ваших хороших знакомых. Все без исключения.
– И всех убило осколком?
– Вы сами же пишете: НЕ БЫЛО НИКАКОГО ОСКОЛКА!
– Ну, мало ли что мне там почудилось. Был, наверное, а я…
– Не было никакого осколка, Станислав Зиновьевич. В том-то вся и штука. НЕ БЫЛО!
Последние слова Вениамин Иванович сказал почти шепотом. Лицо его снова остановилось. Он откинулся на спинку стула и принялся вдруг совершать нервные манипуляции: сцепил пальцы и громко захрустел ими, потом сильно потер ладонями щеки, нос, словно бы вдруг зачесавшийся, шею – по обе стороны, и снова сцепил пальцы. У него вдруг сделался вид человека, глубоко во всем разочарованного и
