Тогда он ударил кулаком по столу и воскликнул: 'Помирю!' И чтобы привести себя для этого в легкое настроение, умышленно принялся думать о вещах более или менее приятных.
Для этого он взял карандаш, разыскал заклеванный мухами листок бумаги и нарисовал зайца.
- Ишь улепетывает, косой, - пробормотал Волков. - А не хочешь - я за тобой лису пущу? - И нарисовал позади зайца лису. - Охота тебе зайчатинки, - продолжал Александр Вадимыч. - Ах, шельма, а волка боишься? Вот он, толстолобый, бежит - хвост поленом. Обоих вас сожрет, голубчики. А я на тебя - собачек, с подпалинами, - густопсовые, щипцатые. Ату его, милые, ату, голубчики, не выдавай, улю-лю!
Волков, нарисовав собак, до того разгорячился, что, приподнявши над стулом зад, хватил по нему пребольно рукой, думая, что это иноходец. Потом отложил карандаш, посмеялся и, довольный, вышел из кабинета, по пути приказывая звать всех к ужину.
Два кухаркиных сына помчались искать гостей. Волков же прошел к дочери. Катя, одетая, сидела на постели.
- Ну, дочка, побушевали и будет, приходи ужинать, - сказал он, и когда Катя отказалась было, он так засопел, что она тотчас проговорила:
- Хорошо, папа, приду.
Кухаркины дети нашли гостей на выгоне, где князь и доктор ходили от амбара до канавы. Князь, когда его позвали, поспешно повернул к дому, Григорий же Иванович принялся доказывать мальчишкам, что есть не хочет, а просит дать ему лошадей. Потом рысью догнал князя.
В небольшой столовой Александр Вадимыч встретил гостей словами:
- Я, господа, полагаю, что бы там ни случилось, а вся сила в желудке, - прошу.
И, указав рукой на круглый стол, сел первый, обвязал вокруг шеи салфетку.
В это время вошла Екатерина Александровна, очень бледная, с тенью под глазами. Ни на кого не глядя, быстро села она против отца. Лицо ее было спокойное и гордое, только внизу, на открытой шее, на горле, чуть заметно вздрагивала и билась жилка.
- А вот и наша болящая! - воскликнул Александр Вадимыч. - Катюша, а ведь ты не здоровалась с князем...
- Здоровалась, - ответила Катя резко.
Алексей Петрович, словно ему не хватило воздуха, вытянулся на стуле. Григорий Иванович опустил лицо и вилкой царапал скатерть.
Но не так-то легко было сбить с толку Александра Вадимыча. Захватив усы, оперся он о стол и обвел всех веселыми глазами. Молчание продолжалось. Кондратий, неслышно ступая, обносил блюда и лил в стаканы вино. Доктор, у которого даже ладони запотели, первый поглядел на хозяина, - у Александра Вадимыча прыгали неудержимым смехом глаза.
- Ерунда! - крикнул он, хлопнув по столу. - Надулись, как мыши. Подумаешь - беда какая! Катька, подбери губы - отдавят! А по-моему, коли доктор здесь, то я говорю, чтобы у меня был внук! Ага, шельмецы, стыдно? Вот и все устроилось... И - никаких!
При этом он для большего действия раскатился таким смехом, что, казалось, все, и даже Кондратий, должны схватиться за бока. Но сощуренные глаза Александра Вадимыча отлично видели, что смех не удался. Князь напряженно улыбался, Григорий Иванович поднес было ко рту цыплячью ногу, да так с ней и застыл, мучительно сморщив лоб. Катенька подняла 'а отца глаза, темные от злобы и тоски, и сказала, едва сдерживаясь:
- Папа, перестаньте, я уйду. - И сейчас же щеки ее залил густой румянец. Она поднялась.
- Стой! Не смей уходить! - уже гневно закричал Волков. - Я объявляю: вот жених, а вот невеста. Подойди, князь, вались в ноги, проси прощения.
Князь, страшно побледнев, медленно снял салфетку, встал, фатовски приподняв плечи, подошел, подрагивая коленками, и сказал омерзительным голосом:
- Надеюсь, дорогая, вы простите мне все прошлое, - при этом схватил и сжал ее руку.
Катя медленно, как во сне, высвободила руку, побледнела до зелени и тяжело ударила князя по лицу.
4
Так внезапно оборвался хитро задуманный Волковым ужин. Князь стоял, опустив голову, лицом к двери, в которую стремительно вышла Катя. Григорий Иванович закрыл руками лицо. Волков же, держа вилку и нож, свирепел, поводя глазами.
Вдруг вошел Кондратий. Рот его был решительно сжат, глаза колючие, большим пальцем он показал через плечо и проговорил:
- Конюшонок докладывает, что баба эта - давешняя - сейчас из амбара убегла и очень нерасторопна насчет воды...
- К черту с бабой! - не своим голосом закричал Александр Вадимыч. Иди к черту с своей бабой! Понял?
Кондратий, мотнув головой, скрылся. Волков сдернул с шеи салфетку, подумал, рванул салфетку н, широко расставляя ноги, побежал в коридор за дочерью.
Князь же присел к столу, налил вина, подпер покрасневшую щеку и усмехнулся.
- Все это мелочи, - сказал он.
Григорий Иванович сейчас же отошел от стола, дрожа так, что стучали зубы. Вдалеке слышно было, как Волков дотопал до конца коридора, и оттуда донесся глухой его голос.
- Как смешно: 'нерасторопна насчет воды', - сказал князь. - Правда?
Он усмехнулся, дернул плечом и на цыпочках подошел к двери, на один миг припал, ослабев, к дверному косяку и вышел.
'Они все погибнут сегодня же, - подумал Григорий Иванович. - Что они делают? Все это князь... Он - как зараза. Почему не прогонят его?.. Выгнать и сказать: не огорчайтесь, Екатерина Александровна, я же люблю вас как... Что - как? Я просто дурак! Уйду отсюда пешком, сию минуту. Не понимаю здесь ничего. Какой любви им нужно? Им нужно мучиться - вот что, а не любить. А я и без нее проживу, у меня своего много, на всю жизнь хватит... А вот она отравится сейчас, непременно отравится, а я о себе забочусь. Чему обрадовался? Да я последний мерзавец, если так. Все только о себе думают: и князь, и Волков, и я, этим и замучили ее... Святая моя, несчастная...
Григорий Иванович запутался и в тоске не знал - уйти ли ему, или ждать? А чтобы не слышать ужасных этих голосов в конце коридора, отправился в сад, постоял у темных кустов, вспоминая, что же еще случилось скверного, и вышел на выгон к амбару.
'И Саша в этот водоворот попала, - думал он, глядя на раскрытую дверь амбара. - Как завертит вода воронкой - все туда затянет...'
И сейчас же понял слова князя: 'Как смешно - нерасторопна насчет воды!' Саша бросилась в пруд... Конечно... Выбежала из этой двери, кинулась по выгону и - в пруд!
Григорий Иванович охнул и побежал, болтая руками. На берегу пруда, там, где вода была черная от тени ветел, стояли Кондратий и конюх. У ног их на траве навзничь лежала Саша. Конюшонок, сидя на корточках, глядел в ее неподвижное, с раскрытым ртом, белое лицо.
- Ничего, отойдет, - сказал конюх подбежавшему Григорию Ивановичу. Как я ее потащил - дышала еще, отдыхается.
- Отдышится, - сказал Кондратий. - Обморок. Григорий Иванович присел над Сашей, расстегнул,
обрывая пуговицы, черную кофту и приложил ухо под ее твердую, высокую грудь, - она была еще теплая. Тогда он начал закидывать ей руки, нажимать на живот, приподнимать и опускать ее тяжелое тело. Конюх, помогая, рассказывал:
- Видим, баба бежит, непременно это она, говорю, и покликал: 'Саша, а Саша'. Она - ничего, подошла, только трясется, как больная. Я спрашиваю: 'Барин выпустил тебя?' - 'Выпустил'. И на воду глядит. 'Куда же ты, говорю, пойдешь, Саша?' - 'Прощайте', - отвечает, да так заплачет - и пошла к плотине. Я еще посмеялся - очень плакала шибко. А она зашла на плотину и зовет: 'Конюх, ты здесь?..' - 'Иди, проходи плотину-то', - кричу ей, а самому уж страшно... Вдруг она - бух в воду...
- Дяденька, она с плотины не тебя звала, - сказал конюшонок.
- А ты молчи, - цыкнул конюх и щелкнул конюшонка по стриженому затылку. - Мальчишка противный!
Григорий Иванович, наклонясь к Сашиному рту, старался вдунуть в нее воздух, руками раздвигал за плечи ее грудь. Вдруг холодноватые губы ее дрогнули, и Григорий Иванович быстро отвернулся, словно от неожиданного поцелуя. Саша пошевелилась. Ее приподняли, посадили. Из раскрытого ее рта отошла вода. Саша закатила белки глаз и застонала.
- К садовнику в теплушку отнести женщину, - сказал Кондратий. - Ах, баба, дурья голова,..
5
В конце белого коридора, прислонясь затылком к двери, покрытой ковром, стояла Катя и упрямо сжимала губы на слова отца, который все старался схватить ее руку, но она заложила руки за спину. Князь стоял неподалеку, под висячей лампой.
- Я тебя заставлю извиниться, - заикаясь от злости, повторял Волков. Это откуда у тебя мода - по лицу драться? Ты от кого научилась? Дай-ка руку, дай! Я тебе говорю - извинись!
Но Катенька еще крепче прижалась к пестрому ковру, коса ее развилась и упала на плечо, круглое колено натянуло шелк серого платья, охватившего стан под высокой грудью.
Князь уловил это движение и, глядя на колено, почувствовал знакомую боль в груди. Чувство было острое и ясное. Нечаянно согнутое колено будто распахнуло перед ним все покровы, и Катенька представилась женой, женщиной, любовницей. Он покусал пересохшие губы и двинулся вдоль стены.
- Да ты шутишь, что ли? Или я сплю? - продолжал Александр Вадимыч, с которым никогда не случалось столько неприятностей подряд. На мгновение ему показалось, что не сон ли это, и он сейчас же затопал ногами, крича: Отвечай, каменная! - Но дочь продолжала молчать, и он повторял, теряясь: Проси прощенья, ну же, проси прощенья!
- Нет, лучше умереть! - быстро сказала Катенька. Она глядела на медленно подходящего князя, и брови ее сдвигались. Она не понимала, на что он глядит, зачем подходит, и, следя, вытянула даже шею, и вдруг, поняв, залилась румянцем и подняла руку...
Александр Вадимыч потянулся, чтобы схватить дочь за руку, но не поймал и сердито крякнул, а князь, подойдя, проговорил глухим голосом:
- Екатерина Александровна, теперь еще почтительнее прошу вас не отказать мне в вашей руке.
Глаза его были сухие, немигающие, страшные, лицо обтянулось. Волков воскликнул;
- Ну вот видишь, Катюшка! Эх, дети, плюньте, поцелуйтесь!
Но Катенька не ответила, только нагнула голову и, когда отец подтолкнул было к ней князя, быстро скользнула за ковер, хлопнула дверью и щелкнула ключом.
- Видели?.. - закричал Волков. - Нет, врешь!
Он приналег плечом на дверь, но она не поддавалась, и он принялся колотить в нее кулаками, потом повернулся и ударил каблуком.
- Не нужно, оставьте, уйдем, - зашептал князь в необычайном волнении. - Я знаю, что она ответит. Уйдем, ради бога.
Но упрямого Волкова долго еще пришлось уговаривать. Наконец он отер пот с лица и сказал:
