которое ничего не скрывает, а, скорее, наоборот, подчеркивает. Она вышла на террасу: там, внизу, совсем близко, шумело море.
Они молча стояли рядом. Подул ветер. Тонкие пахучие пряди волос прильнули к щеке Луция. У него холодок пробежал по коже. Он как бы нечаянно коснулся ее волос губами и прошептал стихи Проперция:
Все недуги людей исцелять помогает лекарство,
Только страданья любви вовсе не терпят врачей...
Валерия засмеялась глубоким смехом, который взволновал его еще больше; в полутьме поблескивали два ряда зубов и мягко звучал загадочный голос:
Знаю: меняется все. И любовь
меняется тоже:
Или победа, или смерть в круговороте любви.
[Перевод Л. Остроумова (Катулл. Тибулл. Проперций. М., 1963).]
Луций был покорен голосом, звучавшим, как волшебная музыка. Не в силах противостоять ее очарованию, Луций произнес:
-- Победа или смерть? Солдат всегда хочет победить, моя божественная. Но что значит сто побед на поле боя в сравнении с победой в любви...
Близость Валерии волновала его все больше и больше. Боги, какая бы это была любовница! Он продолжал пылко:
И розовоперстая Эос твоим бы сияньем затмилась,
И даже Хариты, смутившись,
померкли б пред ликом твоим,
Как видно, самою судьбою счастливой
к тебе приведен я,
Огненной розе милетской...
[Перевод И. Мазнина.]
Валерия упивалась звуками слов, произносимых Луцием. Их страстность будила в ней желание. Все свое очарование она направила на то, чтобы помочь Луцию победить, побеждая сама.
Они говорили тихо. Паузы удлинялись. Становились многозначительными.
Влажная темнота сползала с холмов в море. Несла прохладу. Валерия вздрогнула. Из комнаты раздался голос Макрона:
-- Уже поздно, Валерия.
Она попрощалась:
-- Мы, может быть, увидимся в Риме.
-- Может быть, -- вскипел Луций, -- ты говоришь 'может быть', моя божественная?
Она заглянула ему в глаза и медленно произнесла:
-- Не может быть. Обязательно. Как только я вернусь в Рим, дам тебе знать.
Он был счастлив. Протянул ей букетик розовых крокусов. Она приняла их с улыбкой.
-- Спасибо, мой Луций.
Когда они ушли, Луций стоял минуту взволнованный. Потом сел за стол, залитый вином. Обмакнул палец в лужицу вина и написал: 'Валерия'.
Вошел и забыл.
7
Игра света и тени обманывает.
В предвечерних, цвета олова сумерках Капри напоминает клок окаменевшей серо-зеленой пены на светящейся поверхности моря, вилла 'Юпитер' -снежное облачко над ним. А когда запад сделается багровым, Капри похож на ощетинившегося зверя и вилла будто капелька крови на его шерсти.
С верхней террасы доносится звук лютни и голос юноши, скандирующего греческие стихи. У лютниста трясутся руки, ибо он делает то, чего делать не смеет: из-под прикрытых век наблюдает за лицом императора. Тиберий сидит в мраморном кресле, он закутан в шерстяной плащ.
Игра света и тени обманывает.
Ветка кипариса бросила тень на лицо старика: правильные черты, из-под высокого лба и сросшихся бровей сверкают способные пронзить глаза; тонкий, энергичный нос, жесткие губы, мягкий подбородок, широкая грудь.
Тень сдвинулась, и лицо императора осветилось лучом солнца: лысый череп, клочья седых волос на висках, изрытые продольными морщинами щеки, пятна прыщей, тонкий нос с широкими ноздрями, бесцветные губы, колючий взгляд.
Глаза старика прикованы к губам юного грека, читающего под аккомпанемент лютни Архилоха:
...Пусть взяли бы его, закоченевшего,
Голого, в травах морских,
А он зубами, как собака, лязгал бы,
Лежа без сил на леске
Ничком, среди прибоя волн бушующих.
Рад бы я был, если б так
Обидчик, клятвы растоптавший,
мне предстал...
[Перевод В. Вересаева (Античная лирика. М., 1968).]
Под террасами летнего дворца шумит море. Волна набегает, падает, вздувается и пенится, и новая катит, разбивается и опять вздымается, с сокрушающей силой налетая на скалы и рассыпаясь тысячью сверкающих брызг.
В садах нежно поют фонтаны. Голоса соленой и пресной воды перекликаются. Мраморная нимфа расчесывает волосы, а бронзовые сатиры пляшут вокруг нее. Каменные боги прогуливаются по кипарисовым аллеям, встревоженные пряными ароматами садов.
Все это для императора, потому что, во всю жизнь не нашедши красоты в людях, он окружает себя красотой греческих статуй, стихами и молодостью. Целыми часами он может любоваться работой Праксителя, целыми днями наслаждаться стихами греческих поэтов.
Солнце пронизывает бронзовые кудри юноши, стих запечатлевается на его губах, формой напоминающих полумесяц. Глаза старика жадно уставились На этот живой серпик. Руки зябко натягивают плащ.
Лютнист знает этот взгляд. Он понимает: император лечит свою старость постоянным общением с молодостью и свежестью. Император всеми силами оттягивает приход Таната, бога ночи. Он полагает, что таким образом продлевает свою жизнь. Он уверен в этом.
Рука лютниста дрожит все сильнее -- вдруг палец скользнет по струне и фальшивый звук нарушит гармонию. Ох! Голова ведь одна у человека.
Юноша нараспев читает элегию Архилоха:
Жарко моляся средь волн густокудрого моря седого
О возвращенье домой...
[Перевод В. Вересаева (Античная лирика. М., 1968).]
Проклятье! Палец сорвался, струна всхлипнула, юноша запутался и все повторяет слово: '... жарко... жарко...'
Лютнист в отчаянии попытался схватить лад, попытался сохранить свою голову, но император поднял руку.
'Горе мне, прощай, жизнь, прощайте, дети!' -- Лютнист поднял на властелина испуганные глаза. Тиберий на него не посмотрел и жестом руки приказал убраться. Император смотрит на губы юноши, их форма возбуждает его.
-- Повторяй: жарко... -- велит он.
-- Жарко, жарко...
Старик рванул юношу к себе. Желтыми зубами впился в его рот. Выступившая кровь привела старика в неистовство. Он сорвал тунику с полудетского тела.
-- Снять!
В это время в саду у лестницы, ведущей на террасу, воин-германец остановил молодого человека в золотом панцире с чеканным изображением колесницы Гелиоса.
-- Стой! Прохода нет, господин!
-- Ты что, не знаешь, кто я?
-- Вход наверх запрещен всем.
Молодой человек побледнел от гнева.
-- Я наследник императора, грубиян!
