не обозвал меня ни взяточницей, ни уродиной, ни дурой, просто сказал, что я стерва. А к этому я уже должна привыкнуть. Судя по всему, половина населения Санкт-Петербурга так считает. А раз так, может, в этом что-то есть? И особенного во мне ничего, и в этом он прав. Я повеселела, поднялась с продавленного дивана, который впивался мне в бок пружиной, и пошла болтать с экспертами.
Они обсуждали участившиеся случаи детских смертей от рук - нет, не очередных страшных маньяков, - а своих собственных родителей. Левка в прошлое дежурство выезжал на трупик, извлеченный из воды; родители восьмимесячного ребенка сбросили его в мешке в прорубь: кричал, мешал спать. Наташа Панова ездила на следственный эксперимент с молодой мамашей, которая успокаивала грудного ребенка, лупя его разделочной доской по голове. Уж на что у грудных детей кости черепа эластичные, но в конце концов она их сломала. Я припомнила собственную подследственную - восемнадцатилетнюю девицу, которая дома в ванне тихо родила мальчишку, задушила его, положила в тумбочку под телевизор, а вечером, пойдя гулять с подругой, заодно прихватила трупик и зарыла во дворе... Что это такое? Очередное знамение времени? Или так было, есть и будет всегда? Одни женщины годами стоят в очереди на усыновление или, мучаясь токсикозом, с великим трудом вынашивают долгожданных детей, а другие, которым Бог дал здорового и крепкого ребенка, поят его дихлофосом, потому что ребенок мешает устроить личную жизнь.
Куда же делся материнский инстинкт? Спит он в них или вообще отсутствует? Спит материнский инстинкт или его нету у женщины, сожитель которой совершает развратные действия с ее пятилетней дочкой и трехлетним сыном, а когда дочка жалуется маме, та ей отвечает в таком духе: и если он еще что-нибудь с тобой сделает, ты только мне не говори, а то я тебя накажу; следующее, что делает сожитель - берет трехлетнего мальчишку за ноги и - головой о стену...
- Причем, Машка, у этих девушек только их собственные переживания на уме. - Наташа Панова, обычно такая спокойная, тут раскипятилась. - Родила, задушила, вынесла на балкон и ждала, пока умрет. Следователь ее допрашивает о ребенке, а она: 'Вы представляете, я побледнела, я позеленела... Скажите, а у меня сепсиса не будет, я пуповину ножницами перерезала?..'
- Да что я, не видела таких, что ли? Самое интересное, что материнский инстинкт в подкорке должен сидеть, на уровне подсознания. А у них подкорки, что ли, нету?
Нашу невеселую беседу прервал звонок прямой связи с оперативным дежурным по городу. Он попросил меня связаться с РУБОПом, и я послушно позвонила по телефону заместителя начальника управления, гадая, зачем я им понадобилась в выходной. Заместитель начальника управления передал трубку Василию Кузьмичу, почему-то прозябавшему на работе, и тот сообщил мне, что у них кое-какие непредвиденные обстоятельства, а именно: Вертолет умер.
- Что? - не поверила я своим ушам. - Грохнули, что ли? Как его сумели достать при такой охране? Или всю охрану заодно положили, чтоб наверняка?
- Нет, Мария Сергеевна, - мой собеседник помолчал, - он сам умер. Можно сказать, угас на больничной койке.
- Позорная смерть для преступного авторитета, - невесело пошутила я. Слушайте, а вы уверены, что это он умер? Может, он нам подсунул чужой труп, а сам уже границу пересекает?
- Там жена у изголовья стояла...
- Ну и что? Может, весь этот спектакль с больницей, тяжелым состоянием, реанимацией только для этого и был сыгран? - Я все больше проникалась этой идеей. - Представляете, как хитро придумано: ложится в больницу, тихо угасает в присутствии большого количества народу, смерть констатируют врачи, потом происходят пышные похороны, и Вертолет вне опасности. Больше никто на него не покушается, а через пару месяцев где-нибудь на Кипре объявляется солидный бизнесмен, какой-нибудь Педро Гонзалес. Можно еще и пластическую операцию сделать. Заодно и РУБОПу ручкой помашет. Что бы на него ни было, все прекратят за смертью клиента. Знаете что: давайте-ка я съезжу осмотрю труп. Он еще там?
- Там, его охраняют.
-Надо бы его дактилоскопировать, сфотографировать, образцы всякие взять и вообще отправить на вскрытие в городской судебно-медицинский морг. Вы меня вызывайте через дежурного по главку, я его осмотрю и договорюсь, чтобы взяли в БСМЭ. Вертолет же судим был, хотя бы по пальчикам и проверим личность покойного.
- Машечка, что-то мне слабо в это верится, - возразил Василий Кузьмич. Ты только представь, как надо напрягаться, чтобы Вертолета незаметно из больницы эвакуировать, а на его место положить другого человека. И как этот второй Богу душу должен отдать? Мочить его?
- Василий Кузьмич! Да зачем кого-то эвакуировать, а другого взамен подсовывать? Все проще: в больницу сразу другого человека привезли. Лагидина ведь забирали по 'скорой', из дома. Вот там сразу другой человек и влез на носилки. Может, и вправду какой-то больной. А у кого возникнут сомнения в личности, раз жена тут круглосуточно и вся королевская рать? Да и история болезни на имя Лагидина оформлена. В общем, сторожите тело до моего прибытия... Кто со мной едет? - обратилась я к экспертам, положив трубку.
- Куда? - в один голос спросили они. - Лес или поле?
- Четвертая больница, отделение реанимации.
- А нам-то что там делать? Опять там больного постреляли?
- Нет, больной умер, прикованный к постели.
- Наручниками, что ли, прикованный? - предположил подозрительный Задов.
- Испустил дух, благословляемый родственниками.
- Ничего тогда не понимаю, - упорствовал Задов. - Он что, член царской семьи? Маску посмертную снять надо?
- Он был покруче. Это труп Вертолета. А маску можно снять для истории.
- О-о! Тогда поехали. А ты Вертолета в лицо знаешь?
- Только по фотографиям.
На этот раз мы попали в кардиологию без проверки документов. В многострадальном отделении реанимации было не продохнуть от народа, причем неизвестно, кого было больше - представителей организованной преступности или борцов с нею; и те и другие, смешавшись в кучу, курили и вполголоса обсуждали какие-то вопросы. На кровати в палате реанимации лежало обнаженное тело. Спиной к кровати, в строгом твидовом костюме, курила жена Лагидина, глядя в окно. Она даже не повернулась, когда мы вошли. По моей просьбе Кузьмич, который встречал нас у лифта и провожал по всему реанимационному отделению, тихо подошел к ней, взял под локоток и отвел в ординаторскую.
Как-то незаметно в палате появился доктор - тот самый худенький парнишка, халат ему даже до коленей не доставал. Он тихо поздоровался с нами и присел на край кровати, где лежало тело.
- Как ваше имя-отчество? - тихо спросила я.
- Назарбай Янаевич.
- Это ваш больной?
- Да-да, это Лагидин, - сказал он, кивнув на труп.
- Вы можете это утверждать?
- С полной уверенностью, - он удивился. - А что, у вас какие-то сомнения?
Я пожала плечами.
- А от чего, по вашему мнению, наступила смерть? - спросила я у доктора.
Тот смутился и опустил глаза.
- Я же говорил, что он поступил с симптомами неясной этиологии. Вы знаете, мы так и не разобрались в характере его заболевания. Я на завтра вызвал консультантов из Военно-медицинской академии. - Он помолчал, потом решился: - В связи с этим я бы очень просил вас не отправлять труп в городской морг, на Екатерининский. Оставьте его, пожалуйста, у нас, я бы сам хотел его исследовать или, по крайней мере, поучаствовать в аутопсии. Мне очень важны данные внутреннего исследования, потом я хотел бы провести ряд анализов... Я вас очень прошу. Готов на колени встать. Видите ли, я пишу научную работу...
Доктор стал заглядывать мне в глаза.
-Я осмотрю труп, а потом решу,-мягко сказала я. - Лева, давай приступим. Василий Кузьмин, найдите понятых.
- Я вас очень прошу, - повторил доктор. - Это очень принципиальный для меня вопрос, я бы сказал - вопрос жизни и смерти.
