ослепленный болью и вновь оказавшийся в темноте, налетел на кресло, которое я поставил на его пути, подарив Квану драгоценные секунды, чтобы проскочить тамбур и отыскать лестницу.
Кван мог того и гляди погибнуть от слабости, но я наделил его силой, которой хватит, чтобы спуститься на первый этаж и открыть дверь, еще секунду назад бывшую на замке; как только Кван вышел в нее, она заперлась снова. Трех медсестер и врача пришлось отправить окольными путями, чтобы Кван мог проскочить незамеченным. Открыв дверцу шкафчика, он обнаружил внутри только что появившийся там поношенный халат, который пришелся ему впору и скрыл его больничную пижаму. Рядом на полу валялись черные резиновые полусапожки, которые оказались лишь чуть-чуть великоваты. Кван сунул в них ноги и побежал дальше.
У бокового выхода должен был дежурить охранник в форме, но его позвали к телефону. Взяв трубку, охранник услышал лишь короткие гудки (еще один пример топорной работы, но что оставалось делать, если у меня не было времени на подготовку?)
Кван вырвался в прохладную ясную ночь. Был шестой час утра. Слева тянулась Первая авеню, по которой проносились редкие такси. Справа проходил проезд Франклина Рузвельта, забитый торопившимися автомобилями. За шоссе виднелась Ист-Ривер.
Кван свернул направо, очутился у выезда на шоссе, миновал его и пошел по узкой улочке между шоссе и задними фасадами больничного комплекса. Заметив людей, спавших у кирпичной стены на вентиляционной решетке, из которой тянуло теплым воздухом, Кван улегся рядом с ними и тотчас лишился чувств. Раны на шее и левой руке мигом затянулись, и юноша тут же превратился в настоящего человека-невидимку, одного из нью-йоркских бродяг, которых были многие тысячи.
Оставив его на тротуаре, я сразу вернулся к Сьюзан, чтобы удостовериться, что демон не посмел вновь напасть на нее. Демона там не оказалось – судя по всему, он забился в нору и зализывал раны, – и я вновь сосредоточил свое внимание на членах основной команды.
Сейчас они действуют самостоятельно. Мне нет нужды вмешиваться. Особенно это касается Марии- Елены и Григория. Я запустил эти волчки, они завертелись, и от меня больше не требуется ни усилий, ни даже присутствия.
Как быстро они движутся к цели! Создается впечатление, будто они знают о грядущем конце света и намеренно приближают его приход.
26
В половине одиннадцатого утра раздался сигнал автоматической сушилки, и Мария-Елена отнесла простыни наверх и выглянула из окна спальни. Серый «плимут» по-прежнему торчал на противоположной стороне Уилтон-роуд, двумя домами правее. Вчера он стоял чуть дальше, а позавчера – у второго дома слева. И каждый раз – носом к жилищу Марии-Елены.
Неужели ее считают дурой? Или нарочно лезут на глаза, чтобы запугать ее? Какая ирония судьбы – порвать с диссидентами и тут же подвергнуться давлению со стороны властей – ФБР, полиции штата, кто бы там ни был, – которые добиваются от нее того, что она уже сделала сама, поддавшись отчаянию.
Автомобили очень редко останавливались на этой кривой пригородной улочке у самой окраины Стокбриджа, штат Массачусетс, и всякая приезжая машина неизбежно привлекала внимание. В салоне автомобиля постоянно находился один и тот же наблюдатель, женщина, курившая сигарету за сигаретой. Неужели они думают, что Мария-Елена не сообразит, в чем тут дело? Неброскую серую машину с вызывающими (хотя и безобидными) наклейками на бампере: «Я люблю Землю» и «Спасем китов!» – едва ли можно считать хорошей маскировкой, особенно в таком месте.
Заправив кровати – теперь они с Джеком спали в разных комнатах, – Мария-Елена вступила в сердитую мысленную перепалку с женщиной, сидевшей в «плимуте», однако на сей раз гневные выпады в адрес шпионки не принесли ожидаемого облегчения. Ее страстные обличительные речи, обращенные к сильным мира сего, алчным и жестоким толстосумам, еще ни разу не возымели того действия, на которое она рассчитывала, но хотя бы разгоняли черную хандру Марии-Елены. На сей раз ее отповедь не помогла добиться даже этой скромной цели.
Хуже всего было то, что Марии-Елене и самой надо было обратиться к властям со своими горестями, но она никак не могла заставить себя сделать это. Хотя и была совершенно уверена, что Андрас похитил ее прошлое.
Андрас Геррмуил, назвавшийся продюсером звукозаписи, надавал Марии-Елене кучу обещаний и тут же исчез, прихватив с собой все ее пластинки, плакаты, фотографии и газетные вырезки.
Около двух месяцев назад зазвонил телефон, и в трубке раздался восторженный баритон:
– Мария-Елена? Я имею в виду – та самая Мария-Елена?
«Неужели даже здесь, в этой стране?..» – изумленно подумала она. Мысль об этом была приятной, но Мария-Елена по привычке ответила:
– Простите, но я не понимаю, о чем вы говорите.
– Это вы! Я узнал ваш голос! – Собеседник перешел на бразильскую разновидность португальского. – Когда вы пели, я был еще молод и жил в Бразилии. И был самым верным вашим поклонником, ездил за вами, где бы вы ни гастролировали.
– Извините, – сказала Мария-Елена, невольно переходя на португальский, – но вы ошиблись…
– Нет, не ошибся. Вы помните, сколько раз выступали в Белене?
Белен – небольшой город на севере Бразилии.
– Что? Нет, я не… – отозвалась Мария-Елена.
– Трижды! – торжествующе заявил собеседник. – И каждый раз я приезжал туда, хотя жил в Сан- Паулу… Мария-Елена, помните ли вы свой альбом «Жизнь в Сан-Паулу»? Это моя любимая пластинка! Я от нее просто без ума!
– Прошу вас, не надо…
– Извините, я, кажется, увлекся, – продолжал напирать голос. – Меня зовут Андрас Геррмуил, я работаю в студии «Гемисферик рекордз» на должности продюсера А и Эр. Хотите – верьте, хотите – нет, но я звоню исключительно по делу.
Произнесенные на английский лад буквы «А» и «Эр» привлекли внимание Марии-Елены.
– Как вы сказали? – переспросила она. – Что значит «А и Эр»?
– Артисты и репертуар, – ответил он по-английски и вновь перешел на португальский: – Это значит, что я участвую в подборе выпускаемого материала. Не уверен, что вы знаете о фирме «Гемисферик», но…
– Впервые слышу.
– Мы распространяем в Соединенных Штатах музыку народов всех Америк – канадскую, мексиканскую, центрально– и южноамериканскую. Мы были бы искренне рады иметь в своем списке Марию-Елену…
– Нет-нет, прошу вас…
– Мы не можем допустить, чтобы о вас забыли! Когда вы выступали на сцене, с вами могла сравниться только Элис Регина!
Элис Регина была ярчайшей звездой бразильской эстрады – до тех пор, пока не покончила с собой.
– Что вы, разве я могла сравниться с… – заспорила Мария-Елена, заливаясь краской.
– Итак, вы признаете, что вы – это вы! Мария-Елена, позвольте навестить вас!
Мария-Елена не смогла отказать, и он приехал, черноволосый миловидный мужчина лет тридцати пяти. Он принялся флиртовать с ней, впрочем, не выходя из рамок приличий. Он расписал яркими красками картину возрождения ее певческой карьеры в этой сухой холодной стране и сунул Марии-Елене свою визитную карточку, получив взамен две картонные коробки, в которых хранились свидетельства ее былой славы.
Андрас уехал, пообещав вскоре позвонить и прислать контракт, и несколько недель Мария-Елена жила в счастливом сне, мечтая о грядущем успехе. Неужели это возможно? Неужели она снова будет петь? Мария-Елена жалела, что не оставила себе хотя бы одну пластинку, чтобы освежить в памяти собственный голос. Сможет ли она взять и запеть? Сможет ли покорить холодных, бесстрастных жителей Северной Америки?
Андрас все молчал, а почта не спешила доставить долгожданный контракт. Мария-Елена потеряла покой и сон, но не решалась позвонить. Она должна ждать. В делах часто случаются проволочки.
Вчера она все же достала карточку и набрала указанный на ней номер в Нью-Йорке. Записанный на пленку голос сообщил, что номер не обслуживается. В справочной службе Нью-Йорка Марии-Елене сказали,
