даже отчасти сочувствовала ей; такое случается всякий раз, когда кто-то пытается поверять гармонию выдумок алгеброй действительности.
Пытаясь перехватить инициативу, Кейт злобно и торжествующе заявила:
– Если вам нет дела до Джона, если вам хотелось лишь переехать в Америку…
– Да, это так.
Кейт выпучила глаза, словно громом пораженная.
– Значит, вы признаете?..
– Почему бы и нет?
– Отчего же вы не хотите его отпустить?
– Он не просил меня об этом.
– Ложь!
– Я ни разу не слышала о вас, мисс Монро, – сказала Мария-Елена. – Джек редко разговаривает со мной. Но если он хочет уйти, я не стану его удерживать.
– Он просил развода, но вы отказали! – продолжала настаивать Кейт.
– Джон вернется домой к шести-семи вечера, – сказала Мария-Елена, вставая с дивана. – А вы тем временем побродите по дому, освойтесь, пообвыкните. Когда он приедет, обсудите с ним создавшееся положение и скажите, что я не намерена путаться у вас под ногами. Вы спросили, согласна ли я развестись, и я отвечаю: да, согласна.
На сей раз Кейт Монро явно испугалась, почувствовав, как колеблется под ее ногами почва, которую она прежде считала незыблемой.
– Куда вы уходите? – спросила она, глядя на хозяйку.
– Я хочу навестить своего друга в больнице и пробуду там несколько часов, – указав на телевизор, Мария-Елена добавила: – А вы тем временем можете посмотреть сериал. В дневные часы идет несколько захватывающих постановок. Надеюсь, ваша машина не помешает мне выехать из гаража?
– Нет, она… А почему вы не хотите остаться со мной, поговорить?
– Потому, что все уже сказано, – ответила Мария-Елена. Представив себе, какое будущее ожидает Кейт, она не смогла удержать улыбки. – Вы получите свой шанс, – заверила она удрученную женщину. – Шанс на счастье.
27
В последнее время Григорий все чаще проводил в постели круглые сутки. Нажав кнопку на панели, удобно расположенной подле кровати, он приподнимал изголовье и сидел весь день – читал либо, когда ему становилось трудно держать в руках книгу и даже газету, смотрел телевизор. В его распоряжении была уйма каналов, и хотя бы по одному из них в любое время показывали новости или передачу, не слишком далекую от реальной жизни. Эти передачи служили Григорию сырьем при производстве шуток для Петра Пекаря. Впрочем, в последнее время Григорий, бывало, целыми неделями не мог отправить в Москву хотя бы один захудалый анекдот.
Разумеется, Григорий прекрасно понимал, в чем тут дело. Причина его творческого бессилия была очевидна и неизбежна; с ней было невозможно бороться, как и с одолевавшим его недугом. Григорий слишком долго прожил на чужбине и начинал забывать Россию, переставал чувствовать ее, понимать душой. Какие события привлекают внимание Петра Пекаря? О чем теперь судачат в Москве? Григорий не знал и уже никогда не узнает.
Единственным светлым пятном на фоне сгущавшихся сумерек его бытия оказалась Мария-Елена Остон, та странноватая дамочка, которую они подобрали на демонстрации. Она была не слишком жизнерадостным человеком, не таким приятным собеседником, как, к примеру, Сьюзан, но Сьюзан зажила собственной жизнью, нашла себе мужчину – не какого-нибудь приятеля, годящегося только для постели, а настоящего друга – и теперь очень редко выбиралась из города, чтобы навестить Григория. Мария-Елена приезжала регулярно, не реже двух раз в неделю, и в неизбывной печали, которую она носила в своей душе, было нечто, делавшее ее самым желанным гостем Григория с учетом того состояния духа, в котором он сейчас пребывал.
«Жизнь изрядно потрепала нас обоих, – думал он. – Мы понимаем друг друга так, как не поймет человек, избежавший тяжких испытаний».
Какие странные чувства порой сближают людей! Надо будет обыграть эту мысль в анекдоте.
На этой неделе Мария-Елена приехала уже в третий раз (новый рекорд!), в прекрасном расположении духа. Григорий еще не видел ее такой счастливой.
– На станции забастовка! – объявила она.
Григорий как раз размышлял о том, как ослабли в последнее время его связи с внешним миром. Слова Марии-Елены лишь подтвердили правильность этих мыслей.
– На станции? На какой станции? – спросил он, не сумев вытравить из голоса раздраженных ноток.
– В Грин-Медоу! На атомной электростанции!
– Ах да. Там, где мы познакомились. Но вы говорили, что больше не участвуете в беспорядках.
– Я проезжала мимо. – Мария-Елена придвинула кресло к кровати Григория и уселась. На ее лице играла счастливая улыбка. Она была красивой женщиной, но в ее красоте проглядывало нечто сильное и зловещее.
«Нет, дело не только в забастовке на атомной электростанции», – подумал Григорий, но он был слишком плохо осведомлен о личной жизни Марии-Елены, чтобы догадаться, что послужило причиной таких разительных перемен. Завела любовника? Или что-то иное?
Не лишится ли он из-за этого «чего-то» еще и Марии-Елены, как лишился Сьюзан?
– Это самый короткий путь, – продолжала Мария-Елена, – и я частенько проезжаю мимо станции, но сегодня там оказалось намного больше пикетов, а лозунги сообщали, что на станции забастовка! Бастует рядовой персонал. Люди знают об опасности проводимых там экспериментов. Когда я проезжала мимо, туда пытался въехать школьный автобус, а пикеты его не пропускали, и мне пришлось задержаться. Один пикетчик сказал, что автобус был набит начальниками и проверяющими.
– Значит, станция продолжает работать?
– Да. Опыты тоже продолжаются. Вы же знаете, им плевать на опасность, главное – избежать лишних вопросов.
Григорий посмотрел в окно.
– Это совсем недалеко отсюда.
– Восемь миль.
– Слишком близко. – Григорий печально улыбнулся и добавил: – Неужто мне суждено дважды пострадать из-за атомных электростанций?
На лице Марии-Елены появилось выражение испуга, сменившееся недоверчивой миной.
– Они не допустят этого!
– Нет-нет, они не допустят. – Григорий кивнул. – Точно так же, как руководство Чернобыля не допустило аварии, которой никто и представить себе не мог. – Он вновь посмотрел в окно, размышляя о станции, находившейся в восьми милях от клиники. – Хотелось бы мне оказаться там, внутри. Одному. Хотя бы ненадолго.
– И что бы вы сделали? – тихо спросила Мария-Елена.
Григорий повернул голову, посмотрел на женщину и улыбнулся, показав серые десны, из-под которых виднелись обнажившиеся корни обесцвеченных зубов.
– Отмочил бы славную шуточку, – ответил он.
Что он задумал?
От нетерпения и разочарования я готов грызть камни, сотрясать землю и крушить кладбищенские надгробия. Что он задумал, этот елейный святоша?
Самое неприятное заключается в том, что я не могу сражаться с ним лицом к лицу. Я вынужден признать это после двух стычек. Он слишком силен, чтобы я мог схлестнуться с ним в открытую.
Так что из того? Мы никогда не были сильны в честном единоборстве. У него есть слабое место, я отыщу его и всажу туда свой меч.
А тем временем я продолжаю наблюдать за женщиной по имени Сьюзан Кэрриган. Простодушна, словно церковный служка, и предсказуема, как эпидемия гриппа. Она не способна повредить даже себе, а
