перед собой руки. Солнце клонилось к закату.
– Нам лучше устроиться в сарае, – шепнула мне Милка. – Обалденный запах! Да я и не хочу с ними в одном доме.
Я не задумываясь перетащил тюфяк в сарай, устроив ложе на куче травы, отбракованной Жоркой.
– Сейчас вам простыни принесу, – сказал очухавшийся от сна йог. – Правда, старенькие… А мне озеро приснилось – купаюсь. Говорят, где-то рядом есть озеро.
– Можем отнести на руках, – предложил я, надеясь, что откажется. Но ошибся.
– Я легкий, – обрадовался Жорка. – Суй под мышку и вперед!
Ну что ж… Йог хорошо держал равновесие, и тащить его на спине было легко. Милка ныряла за земляникой и хохотала, когда и я пытался сорвать ягодку, приседая, а Жорка в этот момент хватал меня за волосы, чтоб удержаться на плечах.
Вначале мы накупали хворого. Положили его на траву вверх животом, и он моментально уснул.
Нам так и не удалось его разбудить. Пришлось тащить спящего. Несколько раз останавливались, чтоб передохнуть.
Я в очередной раз присел под деревом. Милка устроилась рядом, сыпанула мне в ладонь горсть земляники.
– Вкуснятина, – сказала она, когда я сунул ягоды в рот. – Верно?.. Просьба у меня к тебе: давай не будем играть в любовь до приезда в Ленинград… Не думай, что я против этого. Нет. Мне необходим… как бы тебе… Чтоб ванна, белоснежная постель… Иначе возненавижу тебя и себя. Глупо, наверно, но я так устроена.
– Соплюха ты, – прошептал я, прожевывая землянику. – Такими делами распоряжается только Бог. Это проститутки могут играть в любовь по графику. Успокойся и поцелуй меня.
Она прижалась к моей щеке губами, куснула, потерлась носом, как кошка, положила руку на мою голову и всхлипнула.
Я блаженно расслабился, опустив Жорку на топчан. Хоть и бараний вес – три пуда весил йог, не больше, а устал я переть его на хребте. Старуха посапывала на своей кровати.
– Фу-у-у, – выдохнула Милка, повалившись на тюфяк.
Я сложил одеяло и кинул его в изголовье. Прилег рядом.
Милка вдруг резко села. Насторожилась, глядя в залитый лунным светом угол сарая.
– Там чьи-то ноги торчат, – сказала она.
– Резиновые сапоги, – успокоил я ее.
– Надо б хоть дверь закрыть. Боязно, – прошептала она. – И я совсем тебя не понимаю. Как-то не так ты все делаешь. Сумбурно. Ведь ты говорил, старатели такой ушлый народ… А сам…
– Интуиция… Мне кажется, именно так и надо. Но ты права: старатели обычно работают иначе… Завтра встань пораньше и приготовь чего-нибудь поесть, да почаще спрашивай у бабы Ани совета. Старые любят советы давать.
Я еще что-то говорил Милке, но чувствовал – проваливаюсь в сон. Мне виделся лес, Милка, склонившаяся за земляникой.
– Поляков… – услышал я густой шепот и открыл глаза. – Да проснись же ты, Поляков.
– Что?.. – Я очнулся. – Ты чего не спишь?
– Дышит… Тихо-тихо… Из ящика ноги торчат. Слышь? Это не просто сапоги, в них – ноги.
Свет луны падал на стопку красного кирпича, коромысло и ящик, накрытый клеенкой, на которой высилась гора травы, еще не прошедшей сортировку, а между досками ящика у самого пола торчали резиновые сапоги, довольно старые.
– Так ведь обыкновенные сапоги. Мы же днем видели, что кроме Жорки и старухи…
– Тебе трудно взглянуть? – жалобно сказала она, шмыгая носом, и подтолкнула меня.
Я на коленях подполз к ящику и дернул за сапог. В нем что-то было. Похоже, действительно нога.
Нет. Это было уже слишком… Торопливо смахнул на земляной пол траву, снял клеенку, доски…
Трясущимися руками достал из брючного кармана спички, зажег одну и тотчас задул огонь. В ящике находился человек, лицо которого до бровей заросло темной бородой.
Милка, прижавшись к косяку входной двери, плакала.
Несколько успокоившись, я вновь зажег спичку, поднес ее ко рту бородача и обрадовался: человек спал, а спящий, конечно же, лучше трупа в данный момент.
– Бежим отсюда, – всхлипывала Милка. – Чего ждем?
Я вытер травой выступившую на лбу испарину и велел Милке посветить. Она, продолжая всхлипывать, подошла, взяла коробок. Глубоко вздохнула и чиркнула спичку, тотчас зажмурившись. Человек, одетый в свитер – это в такую-то жару! – и кепка на голове, вельветовая, с лакированным козырьком. Мне показалось, однажды я видел такую на голове своего знакомого.
– Стоценко, – шепнул я, вглядываясь в бородатое лицо. – Он. Точно. Запутаться можно. Выйдем отсюда.
Мы устроились за сараем, как раз с той стороны, где за стеной стоял злополучный ящик. Уселись на трухлявые доски, обвязанные проволокой. Милка, приложив к стене сарая ухо, слушала.
