коню.
— На, съешь.
Конь завертел мордой.
— Не притворяйся, ты любишь, — настаивал Гостемил. — Ну, смотри, какая вкусная. Ням-ням. А? Ну, не хочешь, не надо.
Он отпустил лягушку. Где-то неподалеку раздался протяжный свист с трелью. Гостемилу захотелось схватиться за сверд, но он сдержался. И откликнулись — с противоположной стороны. Конь фыркнул.
— Не фыркай! — строго сказал Гостемил. — Я и без твоих фырков знаю, что опасно. И что у них дурные манеры. Хорошо воспитанные люди сперва здороваются, а потом уже свистят. Пошли.
И он снова двинулся вперед.
За Сраным Мостом оказалась очень даже милая опушка. Семидуб — огромный дом, асимметрично спланированный, с подобием смотровой площадки, пристроенной к карнизу — вдавался торцом в густую дубраву. Слева от дома помещались стойла.
Какой-то кряжистый детина с кривым носом шел Гостемилу навстречу, изображая степенную походку. Подойдя ближе, чем нужно, он неприятно громким голосом сказал по-шведски:
— Здравствуй! Ты, конечно же, Бьярке.
— В лучшем виде, — ответил Гостемил, тоже по-шведски.
— Рановато ты, да это ничего. А где остальные?
— Задержались, но скоро будут, — рапортовал Гостемил.
— Отец мой вышел на прогулку, скоро вернется, — сказал детина. — А пока его нет, я здесь главный.
В голосе его звучала, выпирая, самоутвердительная нота. Гостемил недолюбливал таких людей.
— А зовут тебя как? — осведомился он.
— Ковыль меня зовут. Не слышал?
— Может и слышал, да запамятовал.
— А встреча-то на вечер назначена, так мы пока что посидим за столом, поболтаем. Давеча я такого вина привез — у меня много знакомых среди греческих купцов, меня все уважают. У вас на севере такого нет. Такое вино — терпкое.
— Так уж и нет, — усомнился Гостемил.
— Уж ты мне поверь. Уж я-то в винах толк понимаю, я за три года жизни в Константинополе все о вине узнал. Не велика наука! А фатимиды будут только к вечеру, так ты им не очень-то спускай, они с виду только наглые да непримиримые. Я их хорошо знаю, с ними нужно твердо держаться, только и всего. Могу дать несколько полезных советов, если хочешь. Отец-то мой к старости благодушен стал не в меру, так почти всё теперь на мне держится, всё дело. Он уж было даже посвисты отменил — представляешь?
— Ну да? — удивился Гостемил.
— Представь себе! Два дня я его отговаривал, еле отговорил. А как он в Чернигов ездить повадился — так церковь его заинтересовала. Чудит он. Внутрь заходил, с попом объяснялся, греческие слова, какие ему известны, припоминал — смех!
— В церковь? — Гостемил подозрительно посмотрел на Ковыля.
— Да ты не подумай, не соблазнили его в греческую веру! Это было бы глупо. Ты только не говори ему, Бьярке, что я тебе сказал. А то рассердится старик, а сердиться он любит — так ведь, сердясь, дров наломает, а мне же потом все это поправлять. Я и так умаялся — старые люди уходят, либо эйгоры покупают, либо в теплые края уезжают, а бывает и на сверд и на топор напарываются. Молодое поколение учить нужно, а сметливости в них — с гулькин хвой.
— Ну, не всегда, — возразил Гостемил.
— Конечно, есть исключения. Вот я, например, хотя мне уж скоро тридцать. Ну так проходится воспитывать подрастающее поколение, потому порядок нужен.
Что-то слово «порядок» в ходу у сегодняшней молодежи, вне зависимости от сословия, подумал Гостемил. От германцев переняли, не иначе. Те просто бредят порядком. Ну, в Саксонии-то понятно и почтенно — вот плоскость, вот горы перерезают плоскость по ровной диагонали, вот Рейн и Эльба, очень такие упорядоченные текут. А на Руси-то какой порядок — топь да лес на тысячи аржей, и не поймешь, где река кончается, где берег намечается. Некоторые хувудваги хороши, и Киев, отдадим ему должное, хорош, но в остальном порядок — это когда медведи всю капусту не сожрали с огорода только потому, что кто-то похмельный заорал ни с того ни с сего во всю глотку, так что труба с крыши сверзилась, и медведи с перепугу разбежались. Еще на Руси порядок, когда загулявший в вербное воскресенье смерд все пропил, включая дом и жену, а тиун за безобразие учиненное дом у купивших отобрал в пользу князя. И еще порядок, когда посадник так разозлился на жену, что полгорода перепорол за недодачу десятины — но десятину и после этого не выплатили до конца, обиделись. И само собой на Руси порядок, когда все сыновья Владимира друг друга постреляли да порезали, а из оставшихся двоих тот, что получше ненароком на стрелу на охоте наскочил — возможно, диким кабаном пущенную. Оставшийся брат сделал вид, что ничего не заметил, ибо все это ему на руку.
А может, подумал он, поднять восстание народное, как нынче модно, да выгнать всю варангскую кодлу, вместе с ославянившимися? Пусть едут себе в Швецию. (Затем — печенегов выгнать в степь, греков в Византию, персов и арабов в халифаты вместе с иудеями). Да, можно было бы. Но — станет ли лучше (и больше порядка) — это еще вопрос. Солидный вопрос, поскольку скорее всего станет хуже, просто потому, что так заведено — как изменения, так хуже. А второй вопрос солидней первого, важнее патриотизма и порядка — ежели всех, то ведь и Хелье тоже всем варангам варанг, смоленские варанги блюдут чистоту породы. Нет уж, не пойдет! Восстание отменяется. Таких славян, как Хелье, нигде не сыщешь. Варангов, впрочем, тоже. Сын у него подрос, учится в Болоньи, и, надо сказать, я к нему привязался, будто он мне племянник. Нестор. Хороший парень, хоть и ленивый. Помню, мы с ним как-то целых три дня вместе дурака валяли в палисаднике. Сидим немытые, нечесаные, болтаем глупости всякие, смеемся. Приходит Хелье, смотрит на нас с отвращением, говорит, «Самим не противно?» А Нестор эдак ему изящно рукой делает, не отмахивается, а поводит, и говорит, «Ах, отец, не утомляй». Я от смеха чуть со скаммеля не упал, а Хелье разозлился, за розгой побежал, еле я его успокоил.
— Да, порядок нужен, во всем, — сказал Гостемил. — Где бы коня привязать?
— А вон стойла.
— Да. Пойдем, привяжем.
Единственное свободное стойло оказалось перекрыто огромным сундуком.
— Новые седла прибыли давеча, — объяснил Ковыль. — Дураки конюхи не отодвинули. Надо им дать взбучку. Тут вдвоем не справиться, нужно позвать кого-нибудь.
Гостемил уперся в край и без особых усилий отодвинул сундук, одним движением. У Ковыля слегка приоткрылся рот, но на словах он восхищения не выразил. Привязали коня и дали ему овса, а сами пошли в дом.
— Вы, когда Ярослава схватите, — говорил Ковыль, наливая Гостемилу в кружку греческое вино, — так сюда его не ведите, а сразу в Житомир. Иначе фатимиды обязательно заинтересуются. Бескорыстно преданные своему делу они только на словах, а выкуп получить не прочь.
— С кого ж им получать выкуп?
— Найдут с кого. Ежели у Судислава Псковитянина по возведении на престол не возникнет желания выкупить брата, так у Ярослава в Швеции родни много. Но фатимидам про это говорить нельзя. Можно все испортить. Надо сказать — схвачен Ярослав. И всё.
— Это отец твой придумал? — спросил Гостемил.
— Ну уж и отец. Как кто придумает — так сразу отец. Но, в общем, он. Я его только надоумил, да подсказывал иногда. А по поводу Хелье я тебе так скажу — подкупать его не надо, запросит много, а изловить необходимо.
— Подумаешь — Хелье, — сказал Гостемил.
— Не скажи, Бьярке, не скажи… Он давно при Ярославе, и репутация у него вполне заслуженная. Как вино?
— Должен признаться тебе, Ковыль, превосходное вино. Никогда такого не пил.
— Вот, я же говорил!
